досье, вот и все. Мы будем искать и рано или поздно его найдем. А потом сравним голос, ЭЭГ и выясним, кто этот человек на самом деле.

— А может, он именно тот, кем себя называет, — предположила Элис, изучая записи Мак-Налти. — Член союза музыкантов. Певец. Может, голос и будет…

— Убирайся из моего кабинета, — сказал Бакмэн.

— Я просто размышляю. А вдруг это он записал новый порнографический хит «Давай, Моисей, сделай мне…»

— Послушай, — остановил ее Бакмэн. — Езжай сейчас домой. В центральном ящике моего стола лежит конверт. В нем ты найдешь погашенную очень легким штампом однодолларовую марку компании «Транс-Миссисипи». Я купил ее для своей коллекции, но ты можешь ее забрать себе. Я достану другую. Только уходи. Иди, забери проклятую марку, положи себе в альбом и можешь ее не возвращать. А меня оставь в покое, ладно? Договорились?

— О боже! — Глаза Элис засветились. — Где ты ее взял?

— У политзаключенного. Его должны были отправить в трудовой лагерь. Этой маркой он купил себе свободу. По-моему, справедливая сделка. А ты как думаешь?

— Это самая красивая гравированная марка из всех, которые выпускались. Во все времена, во всех странах.

— Хочешь ее получить?

— Разумеется. Только совсем не обязательно делать такие подарки, чтобы я ушла. Я и так собиралась пойти домой, принять душ и завалиться спать. С другой стороны, если ты настаиваешь…

— Настаиваю! — рявкнул Бакмэн. И подумал: потому что я боюсь тебя. Инстинктивно, патологически боюсь всего, что с тобой связано. Даже того, что ты, кажется, в самом деле решила уйти. Даже этого!

Только вот почему? Он нахмурился, провожая взглядом Элис, которая шагала по коридору по направлению к потайному тюремному лифту. Я ведь знаю ее с самого детства. И с самого детства боюсь. Потому что я всегда понимал, что она играет не по правилам. Правил много, они очень разные, и мы все им следуем. Например, подумал Бакмэн, мы не убиваем человека, который оказал нам услугу. Даже в нашем полицейском государстве соблюдаются такие условности. Мы не уничтожаем вещи, которыми дорожим. Между тем Элис может прийти домой, достать черную однодолларовую марку и сжечь ее сигаретой. Я это знаю, но я все равно дал ей марку, потому что надеюсь, что рано или поздно она станет такой, как мы все.

Однако этого никогда не произойдет.

И еще, подумал он. Я дал ей марку в надежде на то, что мне удастся ее отвлечь, заманить, вернуть к правилам, которые мы понимаем. По которым играем все мы. Я ее подкупаю, хотя все совершенно напрасно, я это знаю, и она это знает тоже. Да, подумал он. Скорее всего она действительно сожжет черную однодолларовую марку, красивейшую из всех, когда-либо выпущенных на свет, самый чудесный образец филателии, который мне довелось увидеть за всю жизнь. В том числе и на аукционах. Когда я приеду домой, Элис покажет мне кучку пепла. А может, оставит целым уголок, чтобы я поверил, что она в самом деле это сделала.

И я поверю. И буду бояться ее еще больше.

* * *

Генерал Бакмэн задумчиво открыл третий ящик своего огромного стола и вставил пленку в спрятанный в ящике магнитофон.

Мелодия Доулэнда для четырех голосов… Самая любимая из всех песен для флейты Доулэнда.

Забытый всеми и несчастный,

Сижу, вздыхаю, плачу, умираю,

И боль моя безмерна и страданье бесконечно…

Первый человек, подумал Бакмэн, написавший абстрактную музыку. Он перевернул кассету и поставил «Античные слезы». Отсюда, сказал он себе, вышли финальные квартеты Бетховена. И все остальное. Кроме Вагнера.

Вагнера генерал ненавидел. Вагнера и ему подобных. Таких, как Берлиоз. Людей, отбросивших музыку на три столетия назад.

Стоя возле стола, он еще раз внимательно посмотрел на четырехмерную фотографию Джейсона Тавернера, сделанную Кэтрин Нельсон. Чертовски красивый человек, подумал Бакмэн. Я бы сказал — профессионально красивый. Что ж, если он певец, так и должно быть.

Он прикоснулся к четырехмерной фотографии, и та произнесла: «Бурая корова…»

Генерал улыбнулся, потом еще раз поставил «Античные слезы» и подумал:

Неужели у меня карма полицейского? При такой любви к музыке и словам? Да, ответил он на свой вопрос. Из меня получился отличный полицейский именно потому, что я не думаю, как полицейский. Я не рассуждаю, как Мак-Налти, который на всю жизнь останется, как у нас принято говорить, обыкновенным копом. Я думаю не так, как остальные. В этом я похож на Джейсона Тавернера. У меня предчувствие, нерациональное, удивительное интуитивное ощущение, что он до сих пор в Лас-Вегасе. Там мы его и схватим. Только не так, как представляется Мак-Налти.

Я — как Байрон, который отдал жизнь в борьбе за свободу Греции. Только я борюсь не за свободу. Я борюсь за гармоничное общество.

В самом деле? — усмехнулся своим мыслям генерал. Почему я делаю то, что мне приходится делать? Чтобы сохранить порядок, структуру, гармонию? Правила? Да, подумал он, правила для меня чертовски важны, поэтому Элис так меня страшит. Поэтому я могу смириться со многим, но не с ней.

Слава богу, не все такие, как она. Слава богу, такая она одна.

Нажав кнопку внутренней связи, генерал произнес:

— Герб, зайдите, пожалуйста.

В руках Герберта Мэйма была стопка компьютерных распечаток. Выглядел помощник весьма взволнованно.

— Хотите пари, Герб? Бьюсь об заклад, Джейсон Тавернер до сих пор в Лас-Вегасе.

— Почему вас интересует эта чепуха? — спросил Герб. — Это вообще не ваш уровень. Это уровень Мак-Налти.

Опустившись в кресло, Бакмэн принялся рассеянно выставлять на карте флажки исчезнувших наций. Некоторое время игра его развлекала, потом он произнес:

— Посмотрите, что сделал этот человек. Каким-то образом ему удалось уничтожить свои данные во всех компьютерах Земли, Луны и марсианских колоний — Мак-Налти проверил даже там. Только подумайте, каких это потребовало усилий. А денег? Представить страшно. Астрономические взятки. Если Тавернер пошел на такое, значит, он играет по-крупному. Отсюда вывод: у этого человека огромные возможности, и мы должны с ним считаться. На данный момент Тавернер волнует меня больше всего. За ним стоит большая и сильная группировка. И мы ничего о ней не знаем. Ладно, они уничтожили все данные, и Джейсон Тавернер исчез. Но чего они этим добились?

Герб задумался.

— Не могу разобраться, — продолжал Бакмэн. — Полнейшая бессмыслица. Но если они это сделали, значит, это им было выгодно.