— Я стих вам хотел прочитать, только войти не смог. — Потом понял, что именно этот стих с историческим резюме не пройдет. Он медленно постигал женщин. Только любовный стих может ее смягчить. Есть что-нибудь в запасе? Смотрите, — сказал он, — видите. Лошадь с каретой. — Со скрипом тарахтела coche[83], которую тащила лоснившаяся, откормленная сахаром кобыла. — Давайте покатаемся, и вы мне расскажете, до чего я ужасен.

— Ох, оставьте меня, уходите. — Но ей хотелось вытереть щеки. Извозчик, морщинистый, понимающий, очень старый мужчина, остановился в ответ на призывный взгляд Эндерби.

— Влезайте, — сказал Эндерби, подсаживая ее. Маленькая жестяная черепашка приготовилась выпасть у нее из рук. Эндерби спас ее, угнездил с гусем в сумке. Жизнь поистине ужасна. — Ну, садитесь, — несколько грубее повторил он. И добавил: — Я же вам говорю, извините. Просто вы не понимаете, как стих приходит. Никто не понимает. — И тогда она, шмыгая, села. — Путь, которым приходит стих, — продолжал Эндерби, — превышает всякое человеческое разумение. — Соборный колокол звякнул как бы аминь. И они тихонько потрусили, и она получила возможность вытереть глаза.

— Могло б обождать, — заявила она, снова становясь пухлее и почти смягчившись. Свернули вправо, вниз по узенькой улочке приятных желтых домов с балконами, лишенными в данное время застенчивых сеньорит, услаждаемых серенадами.

— Рифмы прямо били ключом, — пояснил Эндерби. И возблагодарил теперь Бога, здешнего Dios, за вывернувшиеся в памяти грубые строки раннего ученического стиха. — Слушайте. — И прочел контрапунктом к цоканью тощей клячи с хвостом, перевязанным синей лентой:

— Я вас понимаю. — Быстро, немножечко слишком быстро простила. Думает о своем отпуске; Эндерби в первую очередь предназначается для отпускного использования. А в отпуске, дорогая моя, я познакомилась с этим самым поэтом. Правда? Поэт, подумать только. — И все-таки.

— То, что было в тот раз, повторится, часто будет повторяться. — О нет, не будет, черт возьми. Дух Дон Жуана присутствовал на залитой солнцем улице, одобряя намеченное дезертирство. — Всякий раз, как придет пора отдать честь… я хочу сказать, вашей прелести…

— Ох, и свинья же вы, разве нет? — Она придвинулась ближе. — Грязная свинья, puerco puerco, Пигги.

— Не надо меня так называть.

— Ну, тогда боров. Хогги. — Эндерби вспотел. — Может быть, — предложила она, — поскорей выйдем и выпьем. Страшно пить хочется.

— Из-за слез. От плача начинается сильная жажда. — Он вспомнил шутку мачехи, когда она ему ухо чистила, а он ревел: «Давай, реви сильней, меньше писать будешь». — Понимаете, потеря жидкости. Требует возмещения.

Позавтракали в открытом кафе неизбежной паэльей. В каком-то красочном приложении она вычитала, будто это одно из известнейших блюд испанской кухни, но, по мнению Эндерби, ему никогда еще в жизни не подавали такой наглости. Теплый клейкий рисовый пудинг, напичканный ленточками резины и грязными морскими ракушечками. До того съели холодный томатный суп, полный чеснока. Она с хихиканьем заметила:

— Хорошо, что мы оба едим чеснок. — Эндерби поперхнулся, потом еще сильней поперхнулся ракушкой и следующей ее фразой: — Ой, смотрите, вон там человечек продает газеты. Давайте купим испанскую газету. У меня и словарик с собой. — Эндерби так страшно захрипел на разносчика газет, что тот улетучился. — Что-нибудь не в то горло попало? Хлебните доброго вина. — Вино было вовсе не доброе: вкус чернил, квасцов, угрей, катара. — Ох, а мне так хотелось газету.

— Вранье, — буркнул Эндерби. — Проклятое испанское вранье. Сплошная цензура и пропаганда. Не получите, слышите?

— Милый Хогги. Муж из вас весьма суровый, не так ли? Может быть, обе стороны виноваты.

— Это вы о чем?

— Это я о вашей жене.

— А. — Он кисло слизывал с нёба винный осадок. — Она за многое ответит. Вдобавок ко всему прочему, за плагиат. — В Марокко надо сразу достать эту самую книжку. У какого-нибудь бесплодного писателя-экспатрианта наверняка найдется.

— За плагиат?

— Не имеет значения. — Он слишком далеко зашел, или почти зашел. — Не хочу об этом говорить.

— Может быть, ей не нравилась ваша манера стихи сочинять. — Мисс Боланд выпила слишком много аденоидного суррогата вина. Эндерби хмуро взглянул на нее. — Нынче ночью никаких стихов, да?

— Это, — пообещал Эндерби со слегка укоризненной усмешкой, — я вам обещаю.

— Ох, силы небесные, смотрите, сколько времени. Вообще никакой ночи не будет, если мы не вернемся в отель. Автобус уходит в час тридцать.

Эндерби оплатил счет, не дав чаевых. Еда ужасающая и место ужасающее, кругом полно облупленных статуй и чахлых деревьев. Она стиснула его руку, прильнула, шагнув с ним к обочине тротуара, чтобы подозвать какое-нибудь средство передвижения, похожее на такси. Одно уже занимали мисс Келли и двое мужчин в форме, наверно пилот и второй пилот. Мисс Келли определенно узнала Эндерби, однако не улыбнулась и не махнула. Дура чертова. Эндерби подумал, не рассказать ли мисс Боланд про дело с перепутанным номером, а потом решил, что не надо. Женский темперамент — вещь странная.

Наконец, такси их доставило в отель «Марру-экос», где у входа уже собирались туристы со всем багажом. Мисс Боланд пришлось бежать к себе в номер, укладывать не совсем уложенные вещи. Эндерби увидел другого маячившего разносчика газет, дал бумажку в пять песет, чтоб тот убрался. Все будет хорошо, пускай только дела, ради бога, идут побыстрее. Мистер Гаткелч, купивший пару кастаньет, неуклюже плясал фанданго, неуклюже прищелкивая. У мужчины с презервативами в багаже вид был очень усталый, но жена его держалась прямо, грубо сияя здоровьем. Мистер Мерсер считал, пересчитывал, перестал считать с появлением раскрасневшейся и запыхавшейся мисс Боланд с портье, который нес ее сумки. Тут подошел автобус, и они поехали.

В аэропорту было полно угрюмых британцев с Гибралтара, наказанных за это долгим ожиданием таможенного досмотра. Так, во всяком случае, жаловался их агент мистеру Мерсеру, видно давнему приятелю по профессии. Потом вся компания мистера Мерсера протопала по гудрону; слава богу, мисс Боланд после вина была несколько сонной. Их поджидала мисс Келли, снова приветствуя на борту, только Эндерби не поприветствовала. Мистер Мерсер пришел с визами, и они полетели. Стоял золотой чудесный испанский день.

Эндерби любезно уступил мисс Боланд место у окна, где сидел на первом этапе. Она заснула. Эндерби заснул и проснулся. Над ним наклонялся мужчина в форме, пилот или второй пилот. Худой, не старый мужчина, щекастый от хорошей жизни, красный, словно с похмелья.