общая стоимость поразила даже его, хотя он уже давным-давно привык к своей жизни мультимиллионера. Некоторые картины сейчас ему казались не совсем в его вкусе, и те, которые также отверг и Жан из них, теперь были выставлены им на продажу. Лучше было избавиться от всего сомнительного, что не цепляло ни его, ни Ланже, и на вырученные деньги купить те картины, что оба считали личными шедеврами.

Работы предстояло много, но она увлекала его, и теперь даже работа над дизайнами его дома мод казалась отвлекающей, хотя он обожал творить с группой дизайнеров это странное искусство, которое потом фильтровалось во что-то более удобоваримое практичными дизайнерами. Иначе эти дизайны казались бы для публики чересчур креативными, такое можно лишь оставлять для показов, выставок и сценических костюмов. Работать с Жаном было проще простого, когда одна и та же работа цепляла их, они начинали мыслить на одной волне, и в основном так и проходила их совместная работа. Но если Райан вдруг чувствовал связь с определённым объектом искусства, который совершенно не цеплял Ланже, тогда лидер внутри него начинал испытывать тревожность и недовольство, это была его галерея, он тут всем распоряжался, но он был вынужден принимать возражения Жана, потому что скульптура Джулиана должна находиться у него. Те работы, что тронули его душу эстета без одобрения Жана, он припасёт на следующие выставки, тем более у них сейчас получалось концептуальное собрание работ с общими идеями, пускай, это и становилось понятно лишь после близкого контакта с произведениями искусства.

Райана очень заинтересовал процесс работы с мрамором. Жан позволял ему наблюдать за творением скульптуры. В то время он работал ещё над комплексом танцующих в религиозном экстазе скульптур, сказав, что из-за этого он вкладывает в Джулиана слишком много одухотворения. Райана это устраивало, он хотел видеть и ощущать минимально влияния смерти в этой скульптуре, он стремился лишь вверх, к голому искусству божественной гармонии, и хотя Жан считал, что это состояние невозможно показать, если скульптура не впитает в себя в таких же пропорциях мудрость тёмной стороны анти-жизни, Райан не считал, что это должно быть видно и понятно невооружённым взглядом. Да, эти познания делали скульптуру более полной и эмоционально стабильной, но он предпочитал смотреть сквозь пальцы на то, что казалось ему эстетически грубым или противоречило его жажде жизни.

По большой части Ланже использовал белый каррарский мрамор из Италии, который считался одним из самых лучших по всем своим параметрам. Он был податливым, непривередливым, хорошо сохранялся, имел хорошую светопроницаемость. Для подчёркивания конкретных деталей он иногда использовал цветной мрамор, но обычно с небольшим количеством примесей разных металлов, в основном выбирая тот, что содержал в себе железо и марганец. Но иногда ему требовались более холодные оттенки (как, например, с фигурой Джулиана, чтобы подчеркнуть его трупный цвет), и в ход шёл мрамор, в состав которого входили лазурь, серпентин или хлорит. Он полировал их с особой тщательностью, чтобы максимально сохранить светопроницаемость, именно это свойство помогало скульптурам выглядеть живыми и реальными, потому ему так важно было освещение.

Ланже имел собственного эксперта по свету, благодаря которому ему удавалось передать все те эмоции, что предполагали его скульптуры. И хотя над выставкой в МОМА корпела уже целая команда профессиональных светотехников, руководил над проектом его личный ассистент Паоло, с которым Жан познакомился в Италии, где они вместе учились в RUFA, Римском университете изящных искусств. Жан показывал Райану, как конкретный свет способен менять наше восприятие, и действительно, Райан диву дивился, как менялась скульптура в зависимости от расположения, яркости и цвета света. Он показывал многослойность деталей, их прозрачность, их гармоничное вплетение в общий образ, и как они были тонки и точны, когда Райан всматривался в эти искуснейшие складки и выпуклости.

В мастерской немного пахло мелом и известью, но совсем минимально, к тому же здесь было слишком холодно и сыро, но Жан лучше всех работал в тёмной прохладе, и никогда не включал никакой музыки, а также отключал телефон. В своей студии он становился богом своих изваяний, и только этот мир имел для него значение. Райан с интересом разглядывал целый набор инструментов – долото, зубило, сверло, молоток, это то, что он распознал. Они покоились в разных концах мастерской, как небрежно оставленные рассеянным хирургом инструменты, которые помогали ему менять внешность или возвращали к жизни. Ланже не был безжалостен к своим скульптурам, он крайне редко разрушал их, браковал или откладывал в сторону. Он никогда не брался за работу, если глубоко не прочувствовал её концепт, причём он никогда не работал с черновыми вариантами, например, из глины или воска, он сразу начинал лепить оригинал, выбрав подходящий по размеру кусок цельного мрамора. Обычно он лепил равномерно человеческую фигуру, сначала работал над силуэтом, а потом придавал ему более чёткие формы. Но самые мелкие и точные детали он оставлял напоследок, дав побыть работе какое-то время более абстрактной, именно тогда он решал, стоит ли на этом остановиться. В случае с Джулианом он решил не доводить до определённых тонкостей, считая, что в таком случае скульптура Джулиана будет слишком очеловеченной и не отобразит экстатической и отчаянной гармонии жизни и смерти.

У Райана на глазах скульптура Джулиана обретала свою личность, медленными шажками она становилась всё более точной и фундаментальной, абстракция уходила на второй план, но при этом у этой скульптуры была совершенно ненавязчивая аура, она идеально вписывалась в любое пространство, заряжая его своей безмолвной мудростью. Взгляд затуманенных глаз проходил сквозь смотрящего, мраморный Джулиан ни на ком не концентрировался, он был слишком далёк от такого понятия, как личностное отношение. Ему был чужд индивидуализм, он был неким обобщённым состоянием со своим непомерным багажом знаний, который делал его вне суждений чего-либо. Наоборот, глядя на такую скульптуру, тебе казалось, что ты принижен, потому что перед твоими глазами стоит олицетворение идеального состояния человеческой души. И в своей суетливости и в потоке примитивных проблем ты воистину цеплялся за это как за спасательный круг, который будет способен тебя вывести из этих мутных вод рутины к осознанному и гармоничному существованию. И это было так странно и необычно ощутить, что Джулиан возвышался над ним, опережая по развитию во всём на свете. И это чувство благоговейного трепета чередовалось с негодованием, потому что в их отношениях учителем был всегда он. Ему вдруг захотелось обезличить Джулиана, лишить его этих черт, лишить его собственной воли, которая стала каркасом этой скульптуры, но он был слишком прекрасен, слишком завершён, чтобы