Но оказалось, что это и есть самое тяжелое — столкнуться с нелицеприятной правдой. И действительно, порой лучше ее не знать.

Через несколько лет после Перестройки трое из их отдела умерли, причем при весьма странных обстоятельствах. И тогда его друг, Катин отец, принял решение уехать в Америку, где он когда-то работал нелегалом. Он обосновался в Бостоне, устроился работать инженером на заводе, потом в консалтинговой фирме, но ему понадобилось зачем-то поехать в Москву. Во время той поездки он умер, выпав из окна собственного дома.

Само воспоминание о Сыромятникове, с которым так многое связывало, было мучительным и болезненным.

А вот теперь ему предстояла встреча с Павлом Линьковым, с которым он тоже когда-то работал. В отличие от него и от Сыромятникова, Линьков довольно быстро устроился при новой власти и пошел в гору. Сначала он работал помощником депутата одной из проправительственных партий, потом — представителем от коммунистов. Затем на некоторое время он пропал из поля зрения и уже спустя пару лет объявился в крепкой аналитической структуре при президенте, затем его следы периодически терялись. При встречах он говорил, что работает в аналитической структуре при правительстве, но что это значило, не расшифровывал и только многозначительно отмалчивался, говоря, что обязан хранить гостайну.

Слышать такое было довольно противно. Но приходилось соблюдать рамки приличий и общаться как ни в чем не бывало.

Константин прекрасно понимал, что с распадом Союза переменилось все: люди, окружающая обстановка, архитектура, отношения, эмоции, язык. Сложнее было понять, что осталось прежним.

Про себя он решил, что останется прежним, несмотря ни на что…

Однако сидеть на пенсии было бессмысленно, поэтому пришлось пойти работать. Работы были одна скучнее другой. Одно время он даже работал сотрудником Министерства экологии, но длилось это недолго.

В последние годы он ничем не занимался, сидел и писал мемуары, когда его спрашивали, зачем, он пожимал плечами, прекрасно понимая, что их не опубликуют, но сама возможность сидеть и описывать не такое уж далекое прошлое, грела душу. И как-то легче переносился сегодняшний день с его неприятностями, и нелепицей, когда он отдавался работе и забывал обо всем.

И понемногу отступала боль, которая поселилась в нем после автокатастрофы, в которой погибли его жена и дочь. Этот день он тщательно похоронил в памяти, но забыть его было невозможно. Еще никому в мире не удалось полностью освободиться от воспоминаний, если только не сделать лоботомию, и вместе с памятью не лишиться и рассудка.

С Линьковым он старался не встречаться, но игнорировать его не получалось, все-таки хотелось иногда прикоснуться к прошлому братству, так капитан корабля рад встрече со своими матросами. Даже если они и превратились в сухопутных крыс.

Такие противоречивые чувства раздирали его, когда он пересекал холл лобби-бара. В отеле только что закончилась конференция, и Линькову было удобно встретиться именно здесь, о чем он уведомил вчера в сообщении, отправленном своему бывшему коллеге. После у Линькова был еще один круглый стол, и в промежутках между двумя мероприятиями он смог выделить полчаса Константину Петровичу.

Все было изначально противно и досадно: и само пребывание в этом лобби-баре, где он ощущал себя скованно и непривычно, и встреча с Линьковым, который раз от разу выглядел все вальяжней и спокойней. Он никуда не торопился, и время для него словно застыло.

«Прибавил килограмма три или четыре», — отметил про себя Константин Петрович, когда увидел своего давнего коллегу, который шел к нему, наклонив голову и слегка болтая в воздухе портфелем.

Когда он подошел ближе к столу, то выдавил из себя некое подобие улыбки и плюхнулся в кресло напротив.

— Привет! Привет, — сказал он, отдуваясь. — Ну, и задали нам жару эти департаментщики. Кто бы мог подумать? Не ожидал такой жаркой дискуссии. Думал, все пройдет тихо и спокойно, а тут… — Он потряс головой и остановил свой взгляд на Константине.

— Закажем по вину или по пиву холоденькому?

— А как же твоя встреча? Не развезет?

Он рассмеялся, от чего мелко затрясся его живот.

— Разве это норма? Не помнишь, как мы пили?

Давний образ Паши Линькова так не вязался с этим пухлым самодовольным господином, что при всем желании нырнуть в прошлое не удавалось.

— Тогда пива, да.

Позвав официанта и сделав заказ, Линьков снова откинулся в кресле и забарабанил пальцами по подлокотникам. Дорогой кожаный портфель жался к его ногам, как испуганная собачонка.

— Как твои дела?

— Как обычно. Я ведь на пенсии.

— А… — он скользнул по нему взглядом и уперся куда-то поверх головы. Он изо всех сил старался не встречаться со старым товарищем глазами. Слишком разными сейчас были их жизненные полюса. И Константин Петрович чувствовал, что Линьков тяготится общением с ним и пришел сюда только потому, что иногда отдать долг старой дружбе менее хлопотно и затратно, чем избегать звонков и вынужденных объяснений.

К чему обязывает это получасовое общение на ходу? Да ни к чему? И они это прекрасно понимали.

Принесли заказ.

Пиво было как раз таким, каким ему и полагается быть, с пеной, холодненьким.

— Голодный, сейчас перекушу.

Линьков налег на салат, потом умяв половину, поднял голову и спросил.

— Ты просто так захотел встретиться со мной или какие-то проблемы?

Последний раз, когда они встречались, Константин просил за одного знакомого, которому требовалась хорошая больница. Просьбу Линьков выполнил, но как-то неохотно, и своего недовольства не скрывал, сетуя на массу дел и плотную занятость.

Константин напрягся: то, что он сейчас собирался сообщить своему бывшему коллеге, грозило разбить тот уютный мирок Линькова, в котором он пребывал в настоящее время. Он представил, как сморщится это холеное лицо и на нем появится гримаса раздражения.

Ну и пусть! Уклониться от этого разговора он не мог.

— Да, — сказал он. — Не просто так.

Линьков, доев салат, взялся за второе.

— Павел! — Константин ощущал, как у него перехватило дыхание. — Приехала дочь Гены Сыромятникова и хочет разобраться в смерти своего отца.

— А что? Там было что-то не так? Насколько я помню, выпал из окна собственной квартиры.

— Да. Но ты не думал, с чего бы это здоровому мужику выпадать из окна, а?

Какое-то время они смотрели друг на друга в упор, Линьков первым отвел глаза.

— Чего ворошить старое? — пробурчал он. — Генку не вернешь. Там же дело даже не возбуждали.

— Не возбуждали. Но желание узнать правду никуда не делось. Правда, она срока давности не имеет.

— Переезд из Америки мог сказаться на нервах. То да се, и голова закружилась.