нести ерунду. А вообще Великие также запрещают говорить друг другу гадости. Вот вы мне скажите, разве слово такое есть — «дебил»?

— Нету, — Лиля задумчиво почесала нос. — Ты же говорила, что это слово убрали из умных книжек давно, когда Великих еще не было. Потому что оно стыдное, а кто его говорит — тот сам такой.

— Ну и какие выводы мы делаем? — хитро прищурилась Илона.

— Что баба Кузя — сама дебил, — хором загоготали девчонки.

«Да елки-палки!» — только успела подумать наставница. На объяснение подопечным ошибочности их выводов времени уже не хватило — дверь распахнулась.

— Вы чего ржете, как ло… — в проем просунулась добродушная физиономия заместителя директора по воспитательной работе. — Ой, Илона Владимировна тоже здесь! Интересно, чем вы тут занимаетесь в рабочее время, что гоготание слышно даже за углом? Ко мне в кабинет.

И закрыл за собой дверь.

Девчонки разом стихли и понурились. Илона только усмехнулась про себя.

Идти было недалеко — за угол, дверь направо. Кабинет ее непосредственного начальника был светлым и просторным. Почти половину занимал стол, сейчас заваленный кипами бумаги — серой и страшной, но очень дорогой, переработанной в десятый раз по современным технологиям, позволяющим сберечь деревья. Но Илоне все не давала покоя мысль — сколько же грязи вылезло с этих переработок и куда ее потом утилизировали?

Компьютер, сиротливо стоящий в углу, порос пылью. Нехорошо, надо сказать девчонкам, чтобы протерли тут. Все же какую-никакую, а деньгу за свой труд получают. В этом повезло, руководство продавило инициативу с оплатой уборки на более высокий уровень, и Великие ее одобрили.

В выигрыше в итоге оставались все — руководство сэкономило на полноценной оплате приходящим наемным сотрудникам, а у ребят хоть что-то да шуршало в кармане. Конечно, денег платили меньше, чем полагалось по-хорошему за такой неблагодарный труд. Но в других подобных учреждениях инвалидов намного чаще заставляли работать бесплатно, без зазрения совести называя это «трудовой реабилитацией». Удивительно, но Великие и это тоже одобрили.

— Присаживайтесь, Илона Владимировна, рассказывайте, чем вы с утра занимались на благо нашего общего дела, — начальник бухнулся в кресло, сложил руки на груди и улыбнулся.

— Ох, Евгений Валентинович, вся в трудах, аки пчела, да в бегах, как породистая савраска, — тягучим и сладким до противности голосом затянула ему в тон Илона. — С утра, не покладая рук и не разгибая спины, писала отчеты для вас и для ведомства поддержки хворых и убогих, вела беседы о карме моих несчастных воспитанников, коим довелось родиться у алкоголиков и маргиналов, да стирала исподнее нашим подопечным, обратившимся за помощью …

— Чего?! — шеф резко перестал улыбаться и выпучил глаза.

— Трусы стирала. Кузьминичне. Три пары. И попутно слушала разговоры о карме, которую мои ребята должны отработать тем, что они — дебилы, — послушно объяснила Илона.

— Таааааак, — процедило начальство, и, кряхтя, начало выбираться из кресла. — За мной.

Они прошли до конца коридора и свернули в курилку, где нестерпимо несло табачищем. Вот странно, вроде натурпродукт, самокрутки без смол и канцерогенов, а провоняли комнату, хоть не заходи.

Но другого выхода не было. Здесь, как и в учебном кабинете Илоны, не стояли камеры и прослушки, исправно записывающие все происходящее, до каждого слова и жеста. А из-за запаха девочки из канцелярии трудоустройства и денег обходили курилку десятой дорогой. И это хорошо, потому что подслушивать и докладывать они были мастерицы.

— Рассказывай, — бросил шеф, прикрывая дверь и похлопывая себя по груди в поисках пачки самокруток по карманам. — Опять чудит? И медитации не помогают?

— Жень, ну какие медитации? — Илона бухнулась в продавленное кресло в углу и наконец-то перевела дух. — По ней психушка плачет! С транквилизаторами и нейролептиками! Чем квартальная комиссия целителей проверяет состояние проживающих? Своей пятой точкой?

— Тише ты! — зашипел шеф, поджигая вонючую самокрутку. — Тут ушей нет, конечно, но мало ли. Хочешь проверку очередную нам на головы назвать? За потенциальное использование запрещенных веществ?

— А чем они прикажут ее лечить, скажи на милость? Траву она никакую не пьет, боится, что ее дурманом напоят и пенсию отнимут. На память жалуется всем подряд, и жалобы строчит, что ее не лечат. Зато девчонкам моим лить в уши бред о том, что они карму родителей отрабатывают своим диагнозом, у нее и памяти, и фантазии хватает. Ты спрашиваешь, чем я занималась у Мастериц порядка? Не поверишь, читала мини-лекцию про то, что слова «дебил» давно уже нет, и так обзываются только гадкие люди. Я ее ребятам читаю стабильно и регулярно, иногда по два-три раза в день, наизусть уже выучила. Вот скажи, нормально это?

— А у нас разве хоть что-нибудь нормально может быть? В нашем славном и благословенном учреждении помощи хворым, немощным, больным и одиноким? Какая жизнь, такие песни, знаешь же, — пожал плечами начальник. — На гадости чаще всего хватает и сил, и ума, и здоровья. Но не все же такие.

— Да хвала новому порядку, что не все, — машинально сказала Илона и тут же скривилась. Как надоело постоянно прославлять нынешнюю власть и все, что она с собой принесла! Можно подумать, если постоянно говорить «сахар», во рту станет сладко.

Шеф полез в ящик, стоявший в углу, и достал оттуда термос с электроподогревом. Воровато выглянув в окно и убедившись, что на улице никого, он запустил внутрь руку еще раз, отодвинул в сторону гору самокруток и выудил весьма пожеванную временем пачку молотого кофе. Молчаливо взглянул на Илону, сам же кивнул, соглашаясь, и достал два таких же потертых годами, хоть и чистых стаканчика.

— Молока, сама понимаешь, взять неоткуда, — сказал он, наливая в термос воду из крана. — Блин, тут и кофе на три раза всего осталось.

— Я еще достану, — пообещала Илона.

Пили напиток богов молча, блаженно щурясь. Наконец-то в голове, с утра забитой хламом из мыслей и переживаний, прояснилось.

— Жень, ты читал «Главную книгу»? Ее же всем сейчас читать надо…

— Ммм? Не то, чтобы подробно. А зачем тебе?

— А я читала. И уверяю, что не было там ничего про дурную карму ни детей, ни родителей.

— Далась тебе эта карма!

— Нет, ну серьезно. В «Главной книге» не написано, в «Славянских Ведах» тоже, Великие ничего такого не говорили прямо, ты сам вспомни, ни на лекциях, ни на Испытаниях. Но народ, тем не менее, бдит. Если у матери родился ребенок-инвалид — значит, точно согрешила. А дитя своей болезнью мамины грехи искупает. Нигде не написано, но все в этом уверены. Почему?

— А ты не знаешь, как народ прекрасно умеет додумать то,