Не Великие же. Руководство выбрало самую безопасную тактику — самоустранилось от решения подобных «деликатных» проблем и делало вид, что все хорошо.

Работать было нелегко, ребят ее часто обижали, а полноценно защищать их система не позволяла. Временами терпение подходило к концу, и Илона готова была плюнуть, хлопнуть дверью кабинета и уйти насовсем. Неужели для члена Первого круга нигде не найдется свободной вакансии? Но как бросить подопечных, к которым она так привязалась и которые тоже ее полюбили? Конечно, не сразу, поначалу они не доверяли новой наставнице с ее улыбкой и искренним желанием помочь. «Врет, небось, — говорили ребята. — Все время лыбится, ей точно что-то надо».

Но Илона понимала их. Трудно доверять окружающим, когда практически всю жизнь получаешь в свой адрес сочувственные и брезгливые улыбочки, а иногда и оскорбления. «О чем с ними говорить, они же недалекие! Все равно ничего не поймут, ума не хватит», — удивлялась в свое время одна из коллег. А потом удивилась снова, когда Илона перестала заходить в обеденный перерыв даже на чай. Рассказывала другим, что наставница зазнайка и гордячка, а еще очень странная, с олигофренами общается, как будто на одной волне. Может, и у нее с головой не все в порядке?

Зато Илона была безмерно рада тому, что ребята начали считать ее своей. Но стало еще тяжелее — вместе с доверием они понесли ей собственные переживания и проблемы. Наставница слушала их нехитрые истории и покрывалась мурашками от ужаса. Самое страшное было в том, как они рассказывали про свои давние беды — совершенно будничным тоном. Словно произошедшее с ними было самым привычным делом.

«У меня торговцы на рынке еще давно всю зарплату выдурили, — рассказывал Илюха, вихрастый парень с оттопыренными ушами. — Я тогда помогал в бане тетенькам, и они мне денежку дали хорошую, и я на рынок за персиками пошел. А торговцы спросили, сколько у меня денег, я показал, а они и говорят: тут мало, но мы дадим два килограмма, сделаем скидку, потому что жалко тебя. И все деньги забрали. Я тетенек в бане угостил, похвастался, что мне повезло, дяденьки добрые попались. А они давай кричать и плакать, что они ироды и убогого человека обманули. И сказали, что на эти деньги можно было ящик персиков купить. Я пошел деньги возвращать, а они Полицию нравов позвали и сказали, что я дурак и кричу тут, выдумываю про обман, а они меня в первый раз видят. И Полиция ругалась сильно, что я нормальных людей гадкими словами обзываю. И обещала сдать в больницу к этим, ну которые психи. Кому, Великим рассказать? Что вы, Илона Владимировна, они бы мне не поверили! Я же этот, как его… легафренд, во!»

«Я спортом каждый день занимаюсь, — хвастался высокий и худой, как щепка, Мишаня. — Хочу сильным стать, буду маму Олю защищать. Она мне не мама, а просто как мама, потому что добрая. Она ругалась на Репьева из соседней комнаты, он же пьяница и шумел по ночам. А он к ней пришел и сказал, что, если она еще раз директору пожалуется, он ее придушит. Мама Оля же не может защититься, у нее ручки и ножки плохо двигаются. Я ему сказал, что так себя вести стыдно и нельзя мальчикам обижать девочек, даже если девочки совсем уже бабушки. А он мне по лбу дал, да так больно! И сказал, что дуракам в дела нормальных людей лезть нечего. Я потом плакал сильно, хотя, говорят, что мужчины не плачут, только мальчишки глупые. А я же взрослый уже, мне двадцать четыре в этом году исполнится. А теперь вот мускулы качаю каждый день. Потому что он точно еще придет маму Олю обижать, он же плохой. И я ему тоже в лоб дам, потому что буду сильный».

«Что вы, Илона Владимировна, тут вообще нормально! — убеждала кучерявая Ниночка. — Тут только ругаются, и то не всегда. А в старом интернате нас няньки били, когда мы писались в постель. Говорили, что мы уже взрослые и надо терпеть до утра. А кто писался — били мокрыми простынями, чтобы следов не оставалось. А тут вообще никто нас не бил, тут все добрые».

От этих историй Илона каждый вечер пила успокоительный бурьян, иначе спокойно спать было невозможно. Но не помогало. Она знала, что поможет — подойти и дать в морду тем, кто обижает «детей» — так называли ее подопечных некоторые сердобольные сотрудники. Но такое поведение в приличном обществе было невозможным, ни в старое время, ни в новое. Оставалось стиснуть зубы и терпеть. Параллельно объясняя ребятам, что не в них проблема, а в людях, которые их обижают. И постоянно напоминать, что не надо слушать чужие бранные слова и, тем более, принимать их на свой счет.

«Кто обзывается, тот сам так называется!» — повторяли ее парни и девчата вместо молитвенных мантр Вселенной каждое утро перед занятиями. Хорошо, камер и систем слежения в кабинете не стояло. Видимо, Великие считали, что следить за людьми с умственной отсталостью нет резона. Заговор против новой власти не устроят, даже критиковать грамотно не смогут. А если и смогут — кто к ним прислушается, к неразумным?

— Вот! — Кузьминична тем временем доковыляла до крайнего блока на две комнаты, в одной из которых жила, но вместо этого свернула в ванную. — Смотри, что они натворили!

И ткнула корявым пальцем на пустую бельевую веревку.

— Эммммм… Веревку натянули? — пыталась пошутить Илона.

— Трусы, Илона! — у бабки снова задрожала нижняя губа. — Трусы у меня украли, три штуки! Я их прополоскала утром, повесила сушиться и пошла на завтрак. Возвращаюсь — нетуууууу! Это дураки твои с утра полы мыли и подгадили за то, что я их уму-разуму учила, бестолковых. Вот так вот вместо «спасибо», даааааааа!

И бабка громко всхлипнула крючковатым носом.

От возмущения и стыда кровь хлынула к щекам Илоны. Первым ее желанием было развернуться и уйти. Старики в своих причудах порой могли переплюнуть даже молодежь с диагнозом. Но нельзя, ведь Служение подразумевает помощь в любой ситуации, если человеку плохо и больно. И не осуждать его нужно, а поддержать, это первый пункт договора, который заключался со всеми пришедшими работать в Дом призрения.

Но искать трусы полоумной бабки, которая наверняка сама их куда-то засунула, а потом забыла, куда?!

«Вот тебе Первый круг, вот тебе статус, льготы к пенсии, повышенная зарплата и четыреста баллов на Испытаниях! — бормотал ехидный внутренний голос. — А вот работа, за которую