– Наверное, ты переживала, – сказала Мирна.

– Немножко. Но знаешь, я все равно была счастлива. Я училась в ККИПО, занималась искусством. В Торонто. Это было замечательно.

– Однако история с «Салоном отверженных» вас расстроила, – заметил профессор Мэсси.

Клара кивнула:

– Это сделал преподаватель. Было так унизительно. Я помню, как глазела на свою отвергнутую работу, висевшую на самом видном месте. Это место ей определил профессор Норман. Питер подошел ко мне и стоял рядом все время. Молча. Просто чтобы все видели.

Она улыбнулась своему воспоминанию.

– После того случая что-то изменилось. Меня не то чтобы приняли, но больше надо мной уже не насмехались. По крайней мере, не в такой степени.

Мирна никогда не слышала о героическом поступке Питера. Он всегда казался ей немного поверхностным. Красивый, физически сильный. Он говорил правильные вещи, чтобы его считали умным. Однако в нем чувствовалась слабинка.

– Можно дать вам совет? – Мэсси улыбнулся.

Клара кивнула.

– Возвращайтесь домой. Но не для того, чтобы ждать Питера, а для того, чтобы жить и работать. И поверьте: он вернется к вам, когда найдет то, что ищет.

– Но что он ищет? Он вам сказал? – заволновалась Клара.

Профессор Мэсси покачал головой:

– Увы, нет.

– А почему Дамфрис? – спросила Мирна.

Оба художника посмотрели на нее.

– Мне понятно, отчего Питер поехал в Париж и подобные места, – продолжила она. – Но почему вдруг маленький шотландский городок? Перед тем как посетить вас, Питер летал туда. Он не рассказывал вам о своем путешествии?

И опять профессор отрицательно покачал головой.

– Мы разговаривали о его учебе в колледже, – сказал он.

– Что-нибудь соединяет те места, где он побывал? – поинтересовалась Клара.

– Мне об этом неизвестно, – ответил профессор с озадаченным видом. – Как вы сами понимаете, Париж, Флоренция и Венеция – места не чужие для художника. Но городок в Шотландии… У него там нет родни?

– Нет, – ответила Клара. – А потом он отсюда уехал в Квебек-Сити. Вы не знаете почему?

– К сожалению, – несчастным голосом произнес профессор.

Мирна почувствовала, что они мучают старика, требуя от него ответов, которых он явно не знает.

Она подошла к Кларе:

– Нам, пожалуй, пора. Нужно успеть на поезд в Монреаль.

У дверей профессор Мэсси пожал руку Мирне:

– Мы все должны иметь таких друзей, как вы.

Он повернулся к Кларе:

– Эти дни должны быть самым счастливым временем в вашей жизни. Временем торжества. Тем более мучительно то, что происходит. Это напоминает мне о Фрэнсисе Бэконе и его триптихе. – Потом лицо его посветлело. – Какой же я идиот! Я недавно слышал, что одному из наших профессоров пришлось уйти на пенсию из-за болезни. Он преподавал живопись и композицию первокурсникам. Вы подойдете для этой должности идеально. Я знаю, вам бы следовало преподавать на старших курсах, – он поднял руку, словно упреждая возражение Клары, – но поверьте мне, к третьему курсу студенты становятся несносными. А вот первокурсники восхитительны. И они будут обожать вас. Вам это интересно?

Перед мысленным взором Клары вдруг возникла большая мастерская вроде той, в которой они находились. Ее собственный диван, холодильник, набитый контрабандным пивом. А она наставляет парней и девушек. Будущих художников.

Уж она бы позаботилась о том, чтобы с ними не поступили так, как с ней. Она бы поощряла их. Защищала. Никаких «Салонов отверженных». Никаких насмешек, никаких издевательств. Никакого притворства в поощрении креативности, даже когда колледж хочет одного конформизма.

Они бы приходили в ее мастерскую по пятницам, пили пиво и несли всякую чепуху. Они бы обменивались идеями, философствовали, говорили о пророчествах, смелых и незрелых планах. У нее бы появился собственный салон. «Салон признанных».

А она будет сиять в центре. Всемирно известная художница, воспитательница будущих гениев.

Она бы нашла себя.

– Подумайте, – посоветовал профессор Мэсси.

– Непременно, – ответила Клара. – Спасибо.

Доктор Винсент Жильбер жил в глубине леса. Вдали не только от человеческих конфликтов, но и от человеческого общения. Он с готовностью согласился на такой компромисс. Никто не возражал.

Гамаш и Жильбер много раз встречались за прошедшие годы, и вопреки ожиданиям изоляция и жизнь, посвященная самому себе, не улучшили социальных манер доктора Жильбера.

– Что вам надо? – спросил он, глядя из-под полей соломенной шляпы, материал для которой он, вероятно, украл у лошади Бовуара во время одного из предыдущих приездов.

Он работал в огороде и, по мнению Гамаша, все больше и больше казался похожим на библейского пророка или сумасшедшего. На Жильбере была когда-то белая (а теперь серая) ночная рубашка, доходящая до середины голени, и пластиковые сандалии, которые можно мыть, поливая из шланга. И это было очень кстати, потому что ноги его по щиколотку погрузились в компост.

– Примете соседа? – спросил Гамаш, привязав свою лошадь к дереву.

– Что вам надо? – повторил доктор Жильбер, выпрямился и пошел к ним.

– Перестаньте притворяться, Винсент, – усмехнулся Гамаш. – Я же знаю, вы счастливы меня видеть.

– Привезли что-нибудь?

Гамаш показал на Бовуара, и тот испуганно распахнул глаза.

– Вы же знаете, что я вегетарианец, – надулся Жильбер. – Есть что-нибудь еще?

Гамаш сунул руку в седельную сумку, вытащил оттуда пакет в оберточной бумаге и карту.

– Добро пожаловать, незнакомец, – сказал Жильбер.

Он схватил пакет, открыл его и вдохнул аромат круассанов.

Швырнув без всяких объяснений один драгоценный круассан в лес, он понес остальные в свою хижину, куда за ним последовали Гамаш и Бовуар.

Поезд неторопливо тронулся с места, но вскоре набрал ход и стремительно понесся к Монреалю.

– Что там насчет Фрэнсиса Бэкона? – спросила Мирна, когда стюард принес заказанный ими ланч. – Я полагаю, он имел в виду художника двадцатого века, а не философа шестнадцатого столетия?[39]

Клара кивнула, но ничего не сказала.

– На что намекал профессор Мэсси? – не отставала Мирна.

За его словами явно что-то крылось.

Клара прильнула к окну, глядя на исчезающий из виду Торонто. На мгновение Мирна засомневалась, что ее подруга слышала вопрос. Но внезапно Клара заговорила. Заговорила, обращаясь к переполненным мусорным бачкам. К белью на веревках. К граффити. Не к фактическому искусству, а к имени художника, повторяющемуся снова и снова. Заявляющему о себе. Начертанному из баллончика жирными черными буквами. Снова и снова.