Мария, впрочем, считала, что дочь должна выбрать себе хорошего мужа и отказаться от призрачного трона давно погибшей страны. Вдова Скарлатоса боялась Гетерии, как страшный, но волнующий сон вспоминала лагерь в горах Пелопоннеса, где она была так счастлива и так несчастна. Сколько раз она просила Скарлатоса покинуть товарищей, бросить бесполезную борьбу с сильным и безжалостным противником, зажить, как все – тихо, мирно, без испепеляющих душу забот и страстей. Он не соглашался и удерживал ее подле себя. А потом он погиб и не взял ее с собой на Поля Блаженных, где они наконец-то смогли бы отдохнуть. Так неужели ее девочка потратит молодость, а может быть, и всю жизнь, на погоню за призрачной свободой поверженной Греции?!

Как не могут понять они все, думала Мария, что Эллада мертва, и голос ее лишь робко шепчет в их жилах, тогда как турецкая кровь уверенно и властно зовет за собой подданных султана?! В жилах Хаджи Марии турецкая кровь смешалась с греческой, и лишь однажды она не послушалась властного голоса крови османов – когда полюбила красавца грека, оказавшегося наследником Палеологов.

Мария внимательно присматривалась ко всем, кто пытался ухаживать за ее дикаркой-дочерью. Искала для Софии мужа. И когда однажды в кабачке появился молодой и, по-видимому, отнюдь не бедный поляк, назвавшийся Каролем Боскамп-Лясопольским, доверенным лицом посла Речи Посполитой, госпожа Глявоне решила, что это вполне подходящая партия для ее дочери. Она не препятствовала разговорам Кароля и Софии и позволила поляку сколько угодно рассказывать о том, что, будь он Парисом, то присудил бы золотое яблоко не Афродите, а воспитаннице Максима Глявоне. Она упустила из виду только одно, что чугунный горшок в кабачке был только один – и тот разбился о голову янычара. А глиняными сколько поляка не бей – смысла не будет! Впрочем, шестнадцатилетняя София и не хотела драться с Каролем…

Пока Кароль заигрывал с Софией, а Мария поощряла эти ухаживания, Максим ждал посланцев Гетерии. Они должны были прийти и принести деньги, но никто из них давно не переступал порога кабачка. Последним приходил предсказатель-фанариот, посуливший его приемной дочери византийскую корону. Конечно, тогда он оставил тугой кошель, но все в этом мире приходит к концу – и деньги фанариота тоже закончились.

Братец Гавриил Ригас, казалось, напрочь забыл о семье Глявоне. Да и Георгий, друг погибшего Скарлатоса, тоже как в воду канул. И пока все эти доброхоты медлили в пути, поляк с редкой настойчивостью обивал пороги кабачка Глявоне. Так что Максим понемногу стал привыкать к его присутствию. Поляк всегда так щедро платил за вино и угощение!

Однажды, в душный августовский день, когда небо налилось сонной, мертвой тяжестью, Максим Глявоне оказался на базарной площади, где народу было, как камней на морском берегу. «Заговор против величайшего султана и падишаха…», «Гяуры-мятежники… Да покарает их Аллах…» – испуганно перешептывались прохожие. Кабатчик прислушался к говорящим и узнал, что люди султана раскрыли какой-то заговор, мятежники схвачены, и нескольких из них казнят сегодня на базарной площади. Максим почувствовал, как заныло у него сердце, и стер пот с похолодевшего лба. Мятежники? Уж не братец ли Гавриил Ригас со связанными за спиной руками подымется сейчас на плаху? А вслед за ним этот бродяга Георгий? Последнего Максим, впрочем, не особенно жалел.

Пока Максим терялся в догадках, глашатаи выкрикивали в толпу ферман султана Абдул-Хамида – с длинным списком добродетелей владыки и преступлений, совершенных заговорщиками. «…Абдул-Хамид-хан, всегда побеждающий… да умножатся его добродетели, да возрастет их сила… да будет счастливо завершение его дел… Поэтому по прочтении нашего высокославного фермана казнить преступников гяуров… Написан в месяц джемази 1189 года…[9] в нашей резиденции великого города Кастантинийе…[10]»

Максим пробрался сквозь толпу поближе к эшафоту и сумел разглядеть осужденных. Четверо из них были ему незнакомы, а вот пятый… Пристально вглядевшись в изуродованное пыткой лицо, кабатчик отпрянул в испуге. Пятым был Георгий, сподвижник покойного Скарлатоса. Храбрец Георгий с трудом хрипло дышал, в его мутных глазах застыло отчаяние. Вдруг взгляд осужденного остановился на Максиме.

«Я не выдал тебя!», – сказали глаза Георгия, и осужденный бессильно уронил голову на грудь. Максим благодарно встретил этот взгляд и побежал прочь, чтобы не видеть, как голова Георгия полетит в корзину. Но его настиг звук удара острого лезвия о колоду, в ноздри ударил тошнотворный запах крови.

«Матерь Эллада, прими душу сына твоего!», – подумал Максим и, похолодев от ужаса, представил, как его самого волокут к этой колоде, а жену с дочерью бросают в Босфор. «Бежать, бежать из этого проклятого города…», – шептал Максим, и слезы отчаяния кололи его лицо. По воле Гетерии или вопреки ее приказаниям – семья Глявоне непременно покинет Истамбул!

– Я не хочу уезжать, – говорила София обеспокоенному Каролю, который только что узнал, что семья Глявоне покидает Истамбул. – Один раз они заставили меня уехать и расстаться с Константином, но второй раз этого не произойдет! Я не знаю их целей и боюсь всех этих людей, которые, как воры, приходят сюда ночью и твердят о свободе Греции. Они ни разу не посвятили меня в свои планы, не открыли ни одной из своих тайн… Так почему же я должна верить им?

– Кто такой Константин? – спросил Боскамп-Лясопольский, который из многочисленных вопросов и восклицаний Софии запомнил лишь это имя. – Ты его любила? Кто заставил тебя расстаться с ним?

– А ты не выдашь меня туркам? Ты – мой друг? – София скрестила свой твердый, как сталь, взгляд с лукавым взглядом Кароля. – Говорят, поляки – друзья Оттоманской Порты?

– Поляки чаще дрались с Оттоманской Портой, чем искали с ней мирного договора. Мы всегда сочувствовали грекам… – успокоил ее Кароль, но София не почувствовала в его мягком, вкрадчивом голосе силы и защиты, – И разве я смогу предать самую красивую девушку Эллады? Брось все, поедем со мной… Моя любовь и Речь Посполитая – вот, что я предлагаю тебе вместо бесконечных странствий. Вместо вкуса полыни на губах ты узнаешь сладость поцелуев!

Поляк говорил сладко и льстиво, и любая, более опытная женщина, почувствовала бы в его словах ложь, подкрепленную желанием, но девочка, мечтавшая о любви, увидела то, что хотела увидеть, – любовь.

– Бежать с тобой – покинуть отца, мать?! – София впервые задумалась о возможности побега с этим человеком, которому решила довериться и который чем-то напоминал ей Константина Ригаса – первую, полудетскую любовь и первое, недетское страдание.

– Неужели лучше переезжать из города в город по прихоти заговорщиков, которых рано или поздно настигнет гнев султана? – в бархатном, баритональном голосе поляка прозвучала досада – неужели эта красивая девчонка достанется кому-то другому? – Ты сама говорила, что одного из них казнили на базарной площади…