Если искать истоки этого беспримерного конфликта, придется воспользоваться знаменитой и универсальной французской формулой Cherchez la femme. И мы обнаружим поистине великую женщину – Алиенору Аквитанскую, жену двух королей и мать двух же.

Первая пара – это Людовика VII французский и государь Англии Генрих II Плантагенет. С одним у нее разладились отношения еще во время Второго Крестового похода, куда она отправилась явно не с целью поддержать супруга в войне с сарацинами, но исключительно в поисках разнообразных приключений. И их нашла. Фактически на глазах у супруга у нее завязался роман с Раймундом Пуатевинским. По возвращении домой король с ней развелся под благовидным предлогом, что якобы он осознал греховность их союза, являющегося близкородственным.

Алиенора почти немедленно находит нового суженного, которым стал тогда еще просто граф Анжуйский и герцог Нормандский Генрих Плантагенет. А вскоре он становится вдобавок королем Англии (по линии матери он был правнуком Вильгельма Завоевателя). Таким образом и завязался тугой узел междинастических противоречий. Ведь эта венценосная пара совместно владела половиной нынешней Франции. Владения Генриха частично перечислены в его изначальном титуле, как, собственно, и Алиеноры в ее. Аквитания, которая была ее приданным – это большая и богатая область на юго-западе Франции. Нам она больше известна как Гасконь, где несколько столетий спустя родится дʼАртаньян.

Сыновьями прекрасной Алиеноры, как выше сказано, были два короля Англии – сначала Ричард Львиное Сердце, а за ним Иоанн Безземельный. Оба, как и их отец, конфликтовали с французским монархом по поводу земель, которыми владели в рамках его королевства. И это было завязкой конфликта. Ведь получалась, согласно феодальным нормам и правилам, очень неоднозначная история – король Англии, владея обширными кусками Франции, был таким образом вассалом французского короля в качестве герцога Аквитании. И должен был приносить ему оммаж – своего рода присягу. Оммаж подразделялся на обычный и, так называемый, «тесный». Последний ограничивал права вассала в плане заключения союзов.

Естественно, из-за этих тонких и «тесных» вопросов короли веками конфликтовали. Причем, французские монархи постепенно, но неуклонно «подрезали» владения Плантагенетов во Франции. И стремились лишить их таковых вовсе. Это было вполне логично в рамках централизаторско-государственнической политики. Но с точки зрения феодальных взаимоотношений это было «не по правилам». Но критическая ситуация возникла из-за второй решающей женщины в этой истории – Изабеллы, жены короля Англии Эдуарда II и дочери короля Франции Филиппа Красивого. После смерти последнего, последовавшей, как мы помним, в строгом соответствии с проклятием Жака де Моле в тот же год, когда был сожжен великий магистр тамплиеров. Но действие его (проклятия) этим не ограничилось. После смерти Филиппа его престол последовательно и очень недолго занимали три его сына. А когда последний из них сошел в могилу, то возникла проблема.

Наследников мужского пола в династии Капетингов не осталась. Имелась Жанна, дочь старшего сына Филиппа, Людовика Сварливого. Но поскольку ее уже «отодвинули», когда умер ее отец, и отдали престол его брату, то теперь решили к женскому варианту и не возвращаться, а возвести на престол племянника «проклятого короля» Филиппа Валуа. Потом уже парижские юристы разыскали в обоснование этого решения некую древнюю норму еще франкского закона, исключавшую женщин из наследников «земельного участка»…

Изабелла и ее сын Эдуард III против этих юридических кульбитов не возражали. У молодого английского короля и так было полно проблем. Вместо него тогда, фактически, правил любовник его матери, помогший ей свергнуть и лишить жизни его отца, Роджер Мортимер. Только в 1330 году Эдуард наберется сил для того, чтобы отстранить его от власти и повесить. Филипп Валуа, основатель одноименной новой династии, правил к тому времени уже три года. И вскоре с неизбежностью снова встал вопрос о пресловутом оммаже за Аквитанию.

Однако, хотя он и был принесен честь по чести, но это не решило вопрос к взаимному удовлетворению. Дело в том, что за время бесславного правления предыдущего английского монарха, его французские «коллеги» успели обкорнать Аквитанию весьма значительно. И тяжба из-за отдельных крепостей и деревень вскоре привела к обострению межгосударственных отношений. Эдуарду стало ясно, что Филипп просто намерен так или иначе отобрать у него «фамильное наследство». И тогда он в ответ решил отобрать у «агрессора» его корону. Английский король «вспомнил», что сам является внуком Филиппа Красивого, поместил на свой герб французские лилии и высадился с войском во Франции.

Но что из себя представляли страны, вступившие, наконец, в прямое противостояние? Каков был потенциал и характеристики каждой?

Исследователь эпохи Столетней войны Жан Фавье справедливо отмечает:

«Действующие лица этой истории труднее всего воспринимали различия в политической структуре. Разглядеть их можно только с временной дистанции. Однако отмечали, что Генеральным штатам Филиппа VI и Иоанна Доброго не удалось поставить под политический контроль деятельность короля, а английский парламент это сделать смог: Штаты обессиливало мелочное соперничество между лоббистскими группами.

Зато наблюдателя, прибывшего с другого берега Ла-Манша, поражала чрезвычайная плотность населения в королевстве Валуа. Не меньше удивляли его внушительные города и феномен урбанизации.

Англия насчитывала немногим более трех миллионов жителей, возможно, трех с половиной. В то же время в королевстве Франции проживало пятнадцать миллионов человек, в нынешних границах Франции – от двадцати до двадцати двух миллионов. Валуа были богаты людьми – подданными, подсудными, податными…

В Англии было мало больших городов. Население Лондона приближалось к пятидесяти тысячам. Йорк и Бристоль насчитывали десять-пятнадцать тысяч. Остальное можно считать лишь большими поселками: три тысячи, пять тысяч жителей…

Естественно, запад и центр Франции не достигли той плотности городского населения, какая была присуща промышленному Северу, большим речным долинам и даже Югу, где еще виднелись следы римской цивилизации. Однако во Франции не было ни одного региона, который бы не знал, что такое настоящий город с населением в десять-пятнадцать тысяч жителей, объединяющий все функции – интеллектуальные, религиозные, административные, финансовые, – какими характеризовались города. Такого значения достигли крупные дорожные узлы, такие, как Лион, крупные порты, как Марсель, – в политическом смысле не входящие в состав королевства, – и большие промышленные центры, как Аррас или Дуэ. Другие были близки к этому, прежде всего большие епископские города: Реймс, Альби, Эврё и еще многие.

Три города с населением тридцать-сорок тысяч человек уже были похожи на настоящие столицы. И действительно. Бордо, Руан и Тулуза охотно соперничали с Парижем. Тулузский университет оспаривал у Сорбонны право выражать мнение интеллектуалов королевства. Суд Шахматной доски Руана претендовал на положение верховного суда. Бордо ловко извлекал выгоду из особого политического положения, а также из очень плотного контроля над вывозом главного экспортного продукта Франции – вина.

Тем не менее, над всей сетью городов, затянувшей Францию, бесспорно, доминировал