Они поговорили минут пять, а в завершение мать пригласила сына в гости, сказав, что отчим будет рад. Алексей обещал заехать на следующей неделе.

Затем он сделал второй звонок, на который почти сразу ответил звонкий голос.

— Альба, привет. Это Орлов.

— Ой, Леша. Ты откуда?! — тоном выше.

— Из своей квартиры. Давай встретимся.

— С радостью.

— Когда подъехать?

— Давай к двум. Целую, жду.

Орлов опустил трубку, вытащил из лежавшей рядом пачки сигарету и щелкнул зажигалкой.

Альбу он знал с детских лет. Когда-то их семья жила этажом выше. Родители ее были испанцы, вывезенные в СССР детьми при режиме Франко. Дед дружил с Родригесами, были знакомы и дети. Сначала Алешка не особо обращал внимание на маленькую черноглазую егозу в кудряшках, но, став кадетом, обратил. По выходным, когда отпускали в увольнения, вместе ходили в зоопарк, кино или цирк, а когда подросли, на танцы.

Дружба продолжалась, пока он не попал в Афганистан, вернувшись откуда узнал, что Родригесы переехали. А через год увидел по телевизору репортаж из Останкино, который вела Альба. Позвонил туда, встретились. Отношения продолжились. Что это было: дружба или любовь, — сказать сложно, но относились оба друг к другу трепетно и нежно.

В назначенное время белая «шестерка» въехала в один из старых дворов Варварки. На деревьях чирикали воробьи, в песочнице играли дети. Взяв с заднего сиденья букет алых роз и торт, Орлов захлопнул дверцу, нажал кнопку на брелоке, прошел в подъезд и поднялся по ступеням на четвертый этаж, куда выходили три двери. Нажал кнопку средней, та сразу открылась.

— Алешка! — повисла на шее смеющаяся Альба. Чуть позже оба лежали голые на тахте в спальне, опустошенно глядя в потолок.

— Так где ты все это время был? — приподнялась на локте Альба. — Я несколько раз звонила. Домашний телефон не отвечал, служебный тоже.

— В командировке на Урале, — пошевелил Орлов пальцами на ногах.

— Я тоже два дня как прилетела из Гаваны. Были там две недели, делали репортаж. Ладно, полежи пока, а я накрою стол, — чмокнула его в щеку и, накинув халатик, убежала. Вскоре оба сидели в зале, подкрепляясь лазаньей и запивая ее сухим вином. На столе в хрустальной вазе стояли розы.

Глава 22. Похороненный заживо

Майский день понемногу угасал, на подмосковные леса опускались сумерки, по Рублево-Успенскому шоссе от Москвы мчалась серебристая «Тойота». На двадцать втором километре, сбросив скорость, повернула в сторону поселка Соколиная Гора, где, миновав несколько помпезных особняков с высокими оградами, остановилась у ворот дальнего. Коротко просигналила (они открылись), въехала во двор и стала.

Из салона вышел невысокий, лет тридцати, человек в джинсовом костюме, его встретил охранник и сопроводил в дом. Там ждал второй, вместе с которым поднялись по мраморным ступеням на второй этаж, прошли анфиладой комнат, и страж молча отворил створку двери последней. Когда незнакомец вошел — прикрыл и отошел в сторону.

— Ну чего встал? Проходи, — сказали приехавшему. В просторной комнате с лепниной на потолке, картинами известных мастеров на стенах и антикварной мебелью за круглым столом в глубине сидели трое. В центре Дед Хасан, по бокам Могила и Колючий. Перед ними стояла открытая бутылка «Мартеля», три фужера и золотился нарезанный лимон.

Гость сделал несколько шагов вперед, присев в кресло напротив. Был он известным журналистом, освещая громкие дела и судебные процессы, а еще давно работал на братков, поставляя тем различную информацию.

— Рассказывай, — тяжело уставился Колючий на писаку.

— К сожалению, прессу, как и в прошлый раз, на процесс не пустили. Но мне удалось выяснить: главным свидетелем там был некий Шкель. Его показания легли в основу оправдательного приговора.

— Скурвился Оса, — сказал Могила, покосившись на Хасана. Тот кивнул, невозмутимо перебирая четки.

— У тебя все? — пробурчал Колючий.

— Все.

Возникла длинная пауза.

— Значит, так, — щелкнул очередным зерном Дед Хасан. — Сегодня же засылаем в тюрьму ксиву, чтобы Осу поставили на ножи. А ты, — поднял веки на журналиста, — через день об этом напишешь.

Могила по полировке стола толкнул ему пачку долларов, тот ее поймал, сунул в карман и, довольный собой, вышел.

— Ну, что будем решать? — злобно спросил Колючий. — Я ж предлагал этого мента грохнуть. А вы — «лучше сплетем лапти». Ну и сплели, на смех курам.

— Ладно, не бери в голову, — набулькал себе коньяка Могила. — Теперь можно и грохнуть, а, Дед Хасан? — Выпил, зажевав лимоном.

— Теперь нужно, — значительно изрек тот. — А то менты совсем берега потеряют. Давай, вызывай Доку. Он начинал, пускай и заканчивает.

Могила достал из кармана мобильник, запищал кнопками.

Спустя час, когда законники играли в терц[20], приехал Дока.

— Вечер в хату, — уселся в кресло напротив, налил в пустой фужер коньяка и высосал. — Чего звали?

— Ты помнишь мента, которому в прошлом году зарядил квартиру? — отложил карты в сторону Могила.

— Который чекист? А как же! Ему впаяли семь лет. Мои пацаны хорошо сработали, — довольно загоготал.

— Уже на свободе, гад, — отложил свои карты Колючий.

— Это как? — выпучил глаза Дока.

— Свои отмазали.

— Ну что за страна, — сокрушенно вздохнул тот. — Кругом сплошной беспредел. Никакого закона.

— Придется все поправить, Рома, — собрав колоду, перетасовал ее Дед Хасан.

— В смысле?

— Отловить этого мента. И сделать это завтра, пока у него расслабуха. Ну а потом кончить, чтоб другим было неповадно.

— Усек, — кивнул Дока. — Все будет на мази. Ну, так я поехал?

— Давай. Удачи.

…Алексей провел выходные у Альбы. Остаток субботы они любили друг друга, а в воскресенье отправились в «Ленком» на «Юнону и Авось», после чего поужинали в ресторане Останкинской телебашни. В одиннадцать вечера он завез подругу домой, и пара распрощалась, договорившись о новой встрече. Когда въехал во двор своего дома, тот спал, отсвечивая под луной окнами. Тихо прокатил к своему гаражному боксу, выйдя из машины, стал отпирать ворота. Замок почему-то барахлил, наклонился ниже.

В следующий миг на затылок обрушился удар, взмахнув руками, повалился навзничь.

— Тяжелый, падла. — Зашуршал гравий, потом где-то хлопнули дверцы, со двора выехал джип с погашенными фарами.

Очнулся Орлов в каком-то подвале, сидящим на полу и пристегнутый за правую руку к батарее. Потряс головой (там немного прояснилось), огляделся. Подвал был капитальный, с выложенными метлахской плиткой стенами и полками вдоль них, на которых стояли коробки с коньяком и винами. На потолке жужжали два плафона, в торце темнела дверь, рядом, на львиных лапах, садовая скамейка.

Свободной рукой Алексей пощупал темя и зашипел от боли. За дверью послышались шаги, провернулся ключ, она открылась. Внутрь