Так оно и есть… Троцкий говорил, что самая большая неожиданность для человека – это его старость. Ну ладно. Я вот о чем – я этого не чувствую. Вот что удивительно. Вот что интересно – ему было что сказать на любую тему. Прежде я не мог оценить его по достоинству. Его выкинули в дверь истории, так он лезет в окно – и располагается в гостиной, извини, это я про то, что не чувствую себя стариком. НЕ чувствую. Фейт, ты меня понимаешь?

Фейт надеялась, он не то имел в виду, что поняла из его слов она.

О да, ответила она. Наверное. Ты чувствуешь себя здоровым и полным сил. Ты это имел в виду?

Больше, намного больше. Он вздохнул. Как тебе это объяснить, девочка моя… Ну, допустим, так. Мне точно нужно отсюда бежать. Это конец. Это конечная станция. Так?

Ну, так…

Конечная. Будь это возможно, я бы развелся с твоей матерью – такое у меня теперь отношение к жизни.

Пап!.. сказала Фейт. Пап, ты что, нарочно меня подкалываешь?

Да ты последняя, кого я буду подкалывать, ты сама так настрадалась от перемен в жизни. Нет. Я бы развелся с твоей матерью. Это было бы честно.

Ой, пап, ты же на самом деле не станешь, хотя… Но ты же этого не сделаешь.

Естественно, я не мог бы бросить ее в таком положении, но, главное, я не могу. Фейт, ты же знаешь, почему я не могу. Ты просто забыла. Потому, что мы с ней так и не поженились.

Не поженились?

Нет. По-моему, если ты прожил с человеком столько лет, это почти так же законно, как если бы раввин самолично водрузил на вас венки из июньских роз[45]. Однако проблема эта с шипами – как и сама роза. Если не женились, как можно развестись?

Пап, погоди, дай разобраться. Ты собираешься оставить маму?

Нет-нет-нет. Я собираюсь бежать отсюда. Если она уйдет со мной, что ж, отлично, но жизнь будет совсем другая. Если не уйдет, нам придется проститься.

Не поженились, повторила про себя Фейт. Ох… да как же так вышло?

Не забывай, Фейт, мы были не такие, как ты. Мы были идеалистами.

Да уж, вы были идеалистами… сказала Фейт. Она встала, обошла скамью, посвященную Теодору Герцлю. Мистер Дарвин смотрел на нее. Она снова села и решила рассказать ему, простодушному, о реальном, обычном мире.

Знаешь, папа, у меня в настоящий момент три любовника, и я еще не знаю, за кого именно выйду наконец замуж.

Что? Фейт…

Понимаешь, папа, я такая же, как ты, я идеалистка. Мир все больше стремится к идеализму. Все это чистый идеализм. Люди хотят только самого лучшего, совершенного.

Ты шутишь.

Шучу? Какие тут шутки? Почему Рикардо сбежал? Тут все ясно: он идеалист. Он считал, что где-то существует нечто совершенное. И я говорю: Так и есть. Я тоже так хочу. Меня где-то поджидает нечто совершенное. Как ты думаешь, кого из любовников мне выбрать? Я не могу решить.

Фейт! С тремя мужчинами, ты спишь с тремя мужчинами. Я отказываюсь в это верить.

Правда. Все за одну неделю. Как тебе такое?

Фейти! Фейт… Как ты могла так поступить? Боже ты мой, ну как? Только матери не говори. Я ей ни за что не скажу. Ни за что.

Пап, ну что в этом такого ужасного? Что?

Ты мне вот что скажи, сказал он тихо. Зачем? Зачем ты такое с ними делаешь? У тебя нет денег, вот в чем дело. Да, сказал он себе, у девочки нет денег.

О чем это ты?

… О деньгах

Ну да, они мне отлично платят. Как ты догадался? Они расплачиваются со мной парой часов своего драгоценного времени. Они делятся со мной своими переживаниями, рассказывают, почему развелись или расстались, и время от времени позволяют приготовить им ужин. По воскресеньям они играют с моими мальчиками в мяч в Центральном парке. Да, папа, конечно, мне платят с лихвой.

У меня есть деньги, настаивал он. Тебе достаточно только попросить. Фейт, ты с каждым годом запутываешься все больше и больше. Что мы с твоей матерью такого сделали? Мы хотели как лучше.

Только вот похоже, ваше как лучше оказалось никуда не годным, сказала Фейт. Хочу пойти за мальчиками. Я хочу уйти отсюда. Хочу уйти немедленно.

Расстроенная – у нее разболелась челюсть, разболелся правый бок и нарыв на запястье, – она промчалась мимо приемной, мимо библиотеки, где было темно, мимо забитой людьми художественной студии. Даже не бросив взгляда, она пронеслась мимо великолепной, с огненными волосами и в черной кружевной шали мадам Елены Наздаровой, которая сидела у входа в зал периодики и редактировала удостоенный многих премий журнал «А Бесере Цайт». Мадам Наздарова увидела, как мистер Дарвин, запыхаясь, мчится за Фейт, и окликнула его. Эй, Дарвин… что, в этом месяце любовных стихов не будет? Что же мне в номер давать?

Нечего надо мной подтрунивать, нечего, сказал мистер Дарвин, торопясь за Фейт. Фейт, крикнул он, ты слишком быстро бежишь.

Вот оно как! Да уж! сказала Фейт, остановившись на лестничной площадке на второй этаж и обернувшись к нему. Я думала, ты молодой. Вам с Рикардо надо снять в Ист-Сайде какую-нибудь уютную квартирку с отдельным входом – чтобы по очереди водить туда девушек.

Не суди весь мир по себе. Рикардо достаточно от тебя натерпелся. Я потихоньку начинаю соображать, что к чему. Я когда-то предлагал обратиться к психиатру. У Чарли хорошие связи в медицинском мире.

Про Чарли при мне даже не упоминай. Не упоминай. Мне надо забрать мальчиков. Нам пора. Пора уходить отсюда.

Я за тобой мчался как дурак по лестнице, чтобы попросить тебя: матери ничего не говори. У нее была сестра, такая же распутная. Она посмотрит на тебя и сразу все поймет. Сразу поймет.

Не смей за мной идти, завопила Фейт.

Ты давай потише, сказал сквозь зубы мистер Дарвин. Не роняй себя, слышишь меня?

Уходи, прошептала Фейт – разъяренная, но послушная.

Матери не говори.

Заткнись! прошептала Фейт.

Мальчики внизу, играют в пинг-понг с миссис Рейс. Она любезно их пригласила. Фейт, в чем дело? ты вся черная, сказала мать.

Дышать нечем, сказал запыхавшийся мистер Дарвин. Сумасшедшая, совсем сумасшедшая, как твоя сестра Сильвия.

Она-то? Миссис Дарвин засмеялась, но взяла руку Фейт, прижала к щеке. Что стряслось, Фейт? Ну да, ты немного напоминаешь Сильвию. Норов у тебя тоже тот ее. Да уж, жизнь у нее была… У моей бедной Сил пыла было не занимать. Умерла перед телевизором. Всегда была в курсе всего.

Ой, мам, ну кому какое дело до того, что случилось с Сильвией?

Что с тобой, собственно, стряслось?