— Это кто же?

— Дочка господина Рубцова собственной персоной пожаловала.

— И где она? — поспешил он спросить.

— Я ей сообщила, что следователь приехал, она ещё переспросила, как, мол, выглядит. Я описала, и тогда она полетела тебя разыскивать.

— Пойду попробую её перехватить, — бросил Буров уже у двери. — Если вернётся, пусть без меня не уезжает. Я скоро вернусь.

Буров не сердился, что приехала Лера, даже наоборот, он уже несколько раз укорял себя за то, что не взял девушку с собой. Он настиг её в конце дороги, ведущей от «Опушки» к железнодорожной станции.

— Так, значит, следите за мной, — засмеялся он.

— Так, значит, вот какие мы напарники.

Вид у девушки был не на шутку огорчённый.

— Предпочитаете действовать в одиночку. Наврали с три короба — заседание, срочное дело, то да сё!

— Поймите, мне не хотелось, чтобы вы опять… — оправдывался Буров.

— Мы напарники или нет? — попыталась улыбнуться Лера, хотя было видно, что встреча с местом смерти отца пробудила в ней прежнюю боль.

— Ладно, напарники! Это в последний раз! — вымолил Буров прощение.

Вдвоём они вернулись в главный корпус.

— А как вы сообразили приехать сюда?

— Я решила — чего сидеть без дела? Дай, думаю, съезжу в «Опушку», может, раскопаю что-нибудь новенькое, что тогда упустили.

— И что же?

— Мне не даёт покоя мысль о письме. Я всё хожу и думаю. Невозможно, чтобы отец не оставил письма. На самом ли деле он невиновен? Письмо могло дать ответ на вопрос, который так важен для меня… для нас. До сих пор я жила в убеждении, что мой отец не виноват, но если я узнаю обратное…

Девушка запнулась, хотела добавить, что это повлияло бы на всю её последующую жизнь, но промолчала.

— Бросьте думать о глупостях! — только и нашёл Буров, чем её утешить, и тут же устыдился своей неловкости.

Около трёх часов появилась сестра-хозяйка. Буров беседовал с ней всего полчаса. Ничего нового эта беседа не принесла. Он попросил Зуеву чуть подробнее рассказать о недомогании Ларисы Жаркович.

— Как же… припоминаю… она испытала сильный шок тогда. Мы все очень перепугались. Господин Жаркович был вне себя от ярости и винил во всём следователя. Вид повешенного, говорил, доконал его жену совсем. Она чуть не потеряла дар речи. Вечером у неё поднялась температура, ночью бредила. Вызвали скорую, и доктор сказал, что женщина она очень нервная, но, слава богу, легко отделалась. Могло быть и хуже.

— Они приезжали сюда потом?

— Да… бывали несколько раз. Спрашивали, что новенького.

— Что вы думаете о госпоже Жаркович?

— Хорошего мнения никогда не имела… ни о ней, ни о её супруге…

— Вы говорите, не имели… Как это следует понимать?

— Да… видите ли… мне показалось, что после этой истории госпожа Жаркович заметно изменилась.

— В каком смысле?

— Раньше она, бывало, разговаривать кое с кем посчитала бы ниже своего достоинства. А теперь вроде бы ближе стала к людям… Мягче, что ли… Как человек, который сожалеет о своём некрасивом поведении. Раскаивается. В последние разы она уже не повышала голоса, не язвила, не заносилась…

— Когда вы успели заметить все эти перемены? Уборщица сказала, что Жарковичи больше не приезжали сюда надолго.

— Да, это верно, — подтвердила сестра-хозяйка. — Но госпожа Жаркович — женщина, о которой уже по нескольким словам можно было составить вполне определённое мнение.

— Вы заходили к ней в комнату во время её недомогания… болезни?

— Всего раз или два.

— Вы сказали, что она бредила. О чём именно, не помните?

— Нет… Меня не было рядом… и никто точно не рассказывал. Кто придаёт значение бреду больной женщины.

— Вы говорите, что приезжал врач?

— Да, из местной поликлиники. Ещё была медсестра — она не отходила от больной почти сутки.

— Сколько времени та проболела?

— Дня три.

— Так быстро выздоровела?

— Не совсем.

— Тогда почему же она уехала?

— Доктор посчитала, что больной нужно покинуть пансионат, чтобы забыть о происшествии, выбившем её из колеи.

— Как фамилия врача?

— Она больше здесь не работает. В прошлом году перебралась в Москву.

— А фамилию медсестры вы не помните?

— Помню, неужели. Нина Шапошникова. Молоденькая. Здешняя. По-прежнему работает у нас в поликлинике.

— Вы знаете, где она живёт?

— Все знают.

* * *

Медсестра жила с родителями на окраине посёлка, ближе к реке. Буров с Лерой застали её дома. Когда капитан вытащил удостоверение, отец девушки, железнодорожник, забеспокоился.

— Проходите… чем могу… прошу садиться… но я… моя дочь…

— Не волнуйтесь, ничего серьёзного, — поспешил успокоить его Буров. — Я хочу задать всего несколько вопросов по поводу одной её бывшей пациентки. Но сделать это лучше с глазу на глаз.

— Ну да, конечно…

Когда они остались в комнате втроём, Буров спросил:

— Вы помните женщину, заболевшую в пансионате «Опушка» пять лет назад?

— В «Опушке»? Дайте подумать… Ах да! Ну конечно! Как же, помню-помню, — охотно заговорила медсестра. — Хорошо даже помню, она испытала сильное потрясение и заболела. Очень нервная женщина, по фамилии Жаркович, если не ошибаюсь. Это случилось после того, как она нашла убийцу повешенным…

— Скажите, пожалуйста… — попытался Буров её прервать, помня о присутствии Леры.

Но тут вмешалась сама Лера:

— Продолжайте: после того, как нашла убийцу…

Но Бурову всё-таки хотелось увести беседу от этой темы.

— Вы ухаживали за ней три дня?

— Да. Почти не отходила. Доктор сказала, что могут быть осложнения. Нервный криз. Я вам уже сказала, что госпожа Жаркович была натурой очень впечатлительной.

— Мне говорили, что она бредила по ночам.

— Не только по ночам.

— Вы не помните, случайно, хотя бы обрывки её слов?

— Вряд ли…

— Попробуйте всё же вспомнить… Это очень важно для нас.

— Сейчас… постойте… Да… она говорила о мёртвом… потом о своём муже… Боялась, как бы его не обвинили в убийстве… потом ещё говорила о каких-то письмах… или письме… вот и всё, кажется. — Медсестра умолкла.

Леру бросило в жар.

— Прошу вас, — продолжал Буров, тоже на нервах, — попытайтесь вспомнить что-нибудь ещё про это письмо.