что детективы из отдела по расследованию убийств увезли Тома в Лондон, чтобы допрашивать его там. Так что немного этим озабочена.

– Вполне объяснимо. Сочувствую, Бет. Просто не могу представить, насколько это тяжело – так вот ждать у моря погоды… Долго они еще имеют право его удерживать?

– До вечера субботы. Насколько я понимаю, у них есть время до двадцати ноль-ноль. – Прерывисто выдыхаю и смотрю в глаза Адаму. – А вдруг его не отпустят? Что, черт возьми, нам делать, если ему предъявят обвинение, Адам?

В каждом моем слове сквозит отчаяние.

– Если честно?.. По-моему, самое лучшее – это ломать голову над решением проблемы, когда она по-настоящему возникнет, Бет. Вот единственный способ все это преодолеть. Во всяком случае, именно так я и поступаю. Буквально час за часом, день за днем. Я не склонен заглядывать в будущее – это слишком страшно. В такие моменты я теряю контроль над собой. Как-то мне дали один полезный совет: если не можешь что-то изменить, просто отпусти это, постарайся не обращать внимания. Иначе с ума сойдешь от беспокойства.

– А если бы я могла что-то изменить?

Адам хмурится.

– Что вы имеете в виду?

– Неважно, – отвечаю я. – Ой, вы уже тут так долго сидите, а вам даже чашечку чая не предложили… Какое ужасное тут обслуживание! – говорю я, просияв и наконец переходя к роли гостеприимной хозяйки. – Чего желаете?

Адам несколько секунд смотрит на меня, прежде чем ответить:

– Лимонад, пожалуйста.

Поворачиваюсь и направляюсь к стойке, но чувствую на себе тяжесть его взгляда – он знает, что я собиралась сказать что-то еще. И понимает, что в самый последний момент прикусила язык.

Глава 28

Бет

Сейчас

– Папа опять ушел на работу? – изумляется Поппи, как только вбегает в мою спальню, запрыгивает на кровать и подползает ко мне.

Пять утра. Суббота. К большому сожалению для моего режима сна, она еще не умеет отличать будни от выходных. Прошлой ночью, укладывая Поппи спать, я попросила ее – буквально в полном отчаянии – дать маме возможность поваляться утром в постели, ради бога, и если она проснется до того, как свет пробьется сквозь занавески, оставаться в своей спальне и поиграть со своими плюшевыми зверюшками. Это был шаг, заранее обреченный на провал, так что благополучно и провалился. Хотя не то чтобы я спала или даже просто мирно нежилась в постели – мой разум был слишком занят, обсасывая каждую возможность, каждый путь, по которому сейчас может пойти наша жизнь.

– Да, Поппи, мне очень жаль. Он… – Собираюсь уже сказать «скоро будет дома», но нельзя и дальше вводить ее в заблуждение. Нельзя давать ложные обещания. – Его не будет еще какое-то время, – говорю я, и эти слова застревают у меня в горле, поскольку я знаю, что даже это может оказаться не совсем правдой. Если ему предъявят обвинение, до суда пройдет некоторое время, а потом, если его признают виновным…

Острая боль пронзает виски. Я не могу позволить моей маленькой девочке расти без отца, как росла сама.

«Черт бы тебя подрал, Том!»

* * *

Нервы не дают мне проглотить ни крошки. Сижу, наблюдая, как Поппи поглощает свой завтрак, и меня откровенно подташнивает. Дождь или, наверное, даже град барабанит по оконным стеклам – я даже не потрудилась раздвинуть занавески, чтобы посмотреть. Сквозь плотную темно-зеленую материю практически не проникает свет – я прячусь от всего остального мира, укрывшись в своем коттедже. Некая часть меня желает еще дальше зарыться в глубины жалости к себе, но приходится думать о Поппи. Да и особый статус нынешнего дня несомненно затмевает все остальное.

Ведь сегодня тот самый день.

«Осталось одиннадцать часов…»

Звонит Максвелл, чтобы «подготовить» меня к тому или иному исходу: возвращению Тома домой или же к тому, что его обвинят в умышленном убийстве. Как ни странно, я одинаково боюсь обоих вариантов развития событий. Хотя, пожалуй, это не так уж и странно. Надо дать себе передышку – это были самые напряженные и трудные дни в моей взрослой жизни, и совершенно естественно, что я не нахожу себе места и нервничаю – независимо от того, освободят его без предъявления обвинений или нет. А еще Максвелл говорит, что чисто теоретически ему могут предъявить обвинение, но все равно выпустить под залог до суда. Мне это представляется наихудшим вариантом. Как мы оба будем с этим справляться? Как сможем быть вместе, если Том вернется домой, но в роли обвиняемого в убийстве Кэти? Даже представить себе не могу, как перевернется при этом наша привычная жизнь или какие разговоры мы будем вести. Спрашиваю у Максвелла, будет ли вообще рассматриваться возможность освобождения под залог, учитывая характер обвинения. Разве его сразу же опять не посадят? Человек, обвиняемый в убийстве, наверняка ведь считается потенциально опасным – пусть даже и для самого себя, если и не для других?

– По-всякому может выйти, Бет… – говорит он. – Это достаточно давнее преступление, и у Тома нет никакого криминального прошлого – ни предыдущих судимостей, ни просто чего-то такого, что привлекло бы к нему внимание полиции до этого. Да у него нет даже какого-нибудь несчастного штрафа за неправильную парковку! Он чист как стеклышко.

– Судя по всему, это не так, Максвелл, иначе мы не оказались бы в такой ситуации, верно? – Горло у меня сжимается. Как он может замалчивать такие факты, что, во-первых, Тома арестовали – и, следовательно, у полиции явно должны иметься какие-то улики против него, – а во-вторых, что он солгал о том, что был на работе? И бог знает о чем еще.

– Ну, я как раз собирался добавить одну оговорку. Как я уже говорил, Бет, детективы утаивают определенные улики, и, что бы эти улики из себя ни представляли, ничуть не исключено, что они могут привести к отказу в освобождении под залог.

Голос Максвелла звучит напряженно. Почему у меня такое впечатление, что это он что-то скрывает, а не полиция?

– Том просил вас не рассказывать мне всего, потому что боится, что я не справлюсь с правдой? Вы уверены, что мне больше ничего не нужно про него знать?

– Он ваш муж, Бет. Вы должны знать его лучше всех прочих.

Улавливаю намек на сарказм – а может, даже и упрек, скрытый в его словах. Естественно, он прав. Я должна знать его лучше любого другого. Тот факт, что я не устраиваю демонстраций протеста – не ору на всех углах насчет