– Это не так. Ваше предположение неверно.

– В каком смысле неверно?

– Видите ли, я не измерял температуру при первом осмотретела. Я сделал это потом, когда перенесли тело в такое место, где мне былоудобно воспользоваться термометром.

– И сколько же времени прошло после первого осмотра?

– Думаю, около часа.

– Значит, я могу предположить, что температура в то времямогла показывать наступление смерти тремя часами ранее?

– В общем… да.

– Почему вы колеблетесь, доктор Джеффри?

– Я просто хотел убедиться, что правильно понял вопрос.

– Но вы поняли его?

– Да.

– И ответил на этот вопрос, – фыркнул окружной прокурорХейл.

– Правильно, – проговорил Мейсон. – Он понял вопрос иответил на него. Следовательно, доктор, вы хотите сейчас засвидетельствовать,что температура была девяносто четыре и одна десятая градуса в то время, когдавы действительно измерили температуру?

– Я этого не говорил, – ответил доктор.

– Вы сказали, что температура указывала на наступлениесмерти примерно тремя часами ранее.

– Да, сэр.

– Это было тремя часами ранее того момента, когда выдействительно измерили температуру термометром?

– Да, сэр.

– Затем вы показали, что средний темп понижения температурыодин-полтора градуса за каждый час после наступления смерти?

– Ну, я заявил это в ответ на ваш вопрос, в котором выисходили из такой нормы.

– Но это верно, не так ли?

– Ну, это зависит…

– От чего это зависит?

– От температуры окружающей атмосферы.

– А, понимаю. Вы об этом не упомянули, когда я задавал свойвопрос, доктор.

– Обычно, если брать среднюю норму, в определенных пределах,темп в один и полтора градуса является стандартом.

– Именно в определенных пределах. Но, насколько я припоминаюсудебную медицину – и если я ошибусь, надеюсь, доктор меня поправит, – пределыокружающей температуры для такой нормы изменений находятся между пятьюдесятью идевяноста градусами по Фаренгейту. Все, что выше либо ниже этих температур,имеет радикальный эффект на температурные изменения тела. Это верно?

– Это верно, – сказал доктор Джеффри, – и я учитывал этифакторы.

– Что вы имеете в виду?

– Температура снаружи составляла примерно двадцать триградуса по Фаренгейту, и поскольку окно было разбито к моменту наступлениясмерти, а температура в помещении быстро опустилась до уровня внешней, то яучел эти факторы.

– Понимаю. Так, а вы сами измеряли температуру снаружи?

– Нет. Я воспользовался сводками метеослужбы.

– А как вы узнали, что стекло было разбито в момент смерти?

– Ну, это диктуется здравым смыслом. Это…

– Как вы узнали, что окно было разбито в момент смерти?

– Мне сообщил об этом окружной прокурор Хейл.

– Понятно. А он не говорил вам, откуда он сам узнал?

– Он сказал, что свидетель Сэм Баррис, услышав тот самыйфатальный выстрел и звон стекла, почти сразу направился к коттеджу Кашинга иобнаружил, что окно было выбито. Как было сообщено, он нашел комнату в том жесостоянии, что и я по прибытии.

– В таком случае, когда на вопрос окружного прокурора вызаявили, что констатация наступления смерти за два часа до вашего первогоосмотра тела не зависела ни от чьих-либо заявлений, вы ошибались. Так?

– Ну, я подумал тогда, – сердито сказал доктор, – что вопросбыл немного опасен.

– Но вы поняли его?

– Да, я его понял.

– И вы ответили?

– Да, ответил.

– И вы дали неверный ответ, не так ли?

– А что мне оставалось делать? Окружной прокурор вложилслова в мои уста, и в каком-то смысле они были верны. Они…

– Обождите минутку, – сказал Мейсон, в то время как докторколебался. – Не хотите ли вы дать нам понять, что готовы сделать любоезаявление, какое окружной прокурор от вас потребует?

– Нет, я не это имею в виду.

– А я подумал, что это.

– Нет-нет. Я чувствовал себя довольно неудобно, давая свойответ… Ведь все в жизни зависит от каких-то предположений, вытекающих изинформации источников, которые мы считаем как бы образцом.

– Понимаю. Я не считал этот пункт особенно важным, доктор,пока окружной прокурор не акцентировал на нем внимание. Тогда я решилдокопаться до истинных фактов. Спасибо, доктор, у меня все.

Доктор Джеффри вскочил со свидетельского места, словно стулпод ним внезапно раскалился.

Окружной прокурор Хейл пытался скрыть свою растерянность,демонстративно роясь в бумагах.

– У вас будут вопросы? – осведомился Мейсон голосом, так иизлучавшим мягкость и примирение.

В задних рядах послышались смешки.

– Вы занимайтесь своим делом, а я своим, – огрызнулсяпрокурор через плечо, все еще не отрываясь от бумаг.

Судья Норвуд резко хлопнул по столу перед собой:

– Достаточно, джентльмены. Суд объявляет десятиминутныйперерыв.

Миссис Баррис обладала ярко выраженным пытливым умом иповышенным интересом к отдельным персонам. Каждодневные темы, обсуждавшиеся вгазетах, казались ей бледными и бесцветными, если только не затрагивалиинтимных подробностей жизни обитателей Медвежьей долины.

Во время утреннего десятиминутного перерыва в судебномзаседании миссис Баррис, ощущая собственную значимость из-за причастности мужак разбирательству, не смогла удержаться от соблазна сделать несколькозагадочных замечаний в беседе с Хейзл Перрис, женой местного мясника.

В ответ на заявление миссис Перрис, что мать и дочь Эдрианбыли слишком милыми людьми, чтобы быть замешанными в подобной истории, оназаметила:

– Может быть, именно потому, что они действительно милые,они-то и замешаны.

– Что ты имеешь в виду, Бетси?

– Ну, ведь ты же знаешь, Хейзл, каков был этот Артур Кашинг.

– А какое это имеет отношение к делу?