1990-х – это ключевой период в «доткомовской» саге. Его либертарианский дух был отлично запечатлен Ричардом Барбруком и Энди Кэмероном в их прорывном эссе 1995 года «Калифорнийская идеология». Несколько критических элементов, впрочем, в нем были упущены, в том числе экономика «свободного» и роль венчурного капитала и IPO в доткомовских бизнес-планах. Все интернет-стартапы развивались по одной и той же схеме: старались привлечь критическую массу пользователей за максимально короткий промежуток времени. Доля рынка была более важна, чем устойчивый источник доходов. В этой циничной модели изначально принималось за данность то, что большинство стартапов проваливаются и за одной-двумя историями успеха, когда стартап добрался-таки до биржи или был продан крупным игрокам, таким как Google или Facebook, скрываются многочисленные истории падений.

Годы ушли на расшифровку идеологии журнала Wired, проданного в 1998 году. Где-то в 1997-м, когда роль искусства и культуры стала менее важна и все захватил бизнес, журналы Red Herring и Fast Company наконец-то начали предлагать прямолинейные тексты об экономических предпосылках доткомовской лихорадки. В ту пору на эту тему почти не было книг, да и критической литературы практически не существовало – и тогда, к концу 2000 года, прежде чем мы поняли, что может произойти, рынок рухнул. Настало время Джорджа Буша-младшего и 9/11. Ревущие 1990-е были позади, миллениалы отмечали начало своей эпохи.

Классическое исследование того, как интернет разрушил Сан-Франциско, которое стоит прочитать и сегодня, – это книга Паулины Борсук «Cyberselfish», вышедшая в 2000 году [129]. Борсук должна быть причислена к первому поколению калифорнийских критиков интернета, писавших на десятилетие раньше Карра, Ланье, Кина, Теркл и Морозова, которые сегодня занимают центральное место на сцене. Как и во многом рассеянные инициативы (такие, как Bad Subjects [130]) и деятели, среди которых стоит упомянуть хотя бы Стива Сислера, Дэвида Хадсона и Фила Агра, Борсук была независимой писательницей и инсайдером Bay Area в Сан-Франциско, тесно связанной с основателем Wired Луи Розетто, и одной из первых критиков либертарианских тенденций, движущих Силиконовой Долиной.

За этим вскоре последовали занимательнейшие подсчеты взлетов и падений доткомов, многие из которых были опубликованы на сайте Fucked Company. Нашим единственным академическим защитником в то время была Саскиа Сассен, которая указывала на связь глобальных финансов с компьютерными сетями. Параллельно с ее комплексным макроанализом и с социологической оценкой «сетевого общества» Мануэля Кастельса начали появляться первые солидные работы – и тем не менее, ни один из этих проектов не разбирался напрямую с сумасшествием дотком-культуры. С 1997 по 2000 год в интернет-предприятия лились миллиарды долларов из пенсионных фондов, фондов взаимопомощи и т. д. Только часть этих инвестиций трансформировалась в фейковые компании, занимающиеся электронной коммерцией, такие как pets.com и boo.com. Значительно большая часть институциональных инвестиций пропала где-то в оптоволоконной инфраструктуре. Ни у кого не было выручки, все было основано на схемах будущего гиперроста на топливе из венчурного капитала. В золотые дни неолиберализма десятки тысяч дизайнеров, музыкантов, инженеров и социологов быстро переквалифицировались в HTML-программистов, менеджеров по коммуникациям и связям с общественностью и IT-консультантов – только для того, чтобы вновь обнаружить себя безработными спустя несколько лет, когда пузырь лопнет. Можем ли мы назвать это экономикой?

Один из способов уравновешивать безжалостные волны приватизации и биржевое сумасшествие – крепко ухватиться за идею интернета как публичной инфраструктуры. Интернет, вопреки своему военному и академическому бэкграунду, должен гарантировать «доступ для всех». «Нам нужны полосы» – таков был слоган проекта Hybrid Workspace, недельной кампании в ходе documenta X, которую курировала Катрин Давид в 1997-м [131]. Та же самая группа, которую координировало Waag Society в Амстердаме, где я работал научным сотрудником на полставки, создала похожий проект «Free for What?» снаружи музея Киасма в конце 1999 года – это была попытка проанализировать роль «свободного» в более широкой политической экономики сети.

Тогда, в ревущие девяностые, задержки в восприятии беспокоили меня так же часто, как и сейчас. Кому выгодно, что мы недостаточно быстро понимаем бизнес-модель Facebook? Какие факторы превращают нас из героических субъектов в угрюмых потребителей, которые просто на что-нибудь кликают? Почему, даже если мы прилагаем все усилия, как индивидуально, так и коллективно в сетях и исследовательских группах, мы все равно понимаем динамику современного капитализма только ретроспективно? В этом ли причина того, что у нас нет авангарда? Сегодня кажется, что все, что мы можем – это бороться с причинами предыдущей рецессии. Пока я это пишу, мы все еще оцениваем последствия кризиса 2007–2008 гг., хотя прошло уже столько лет. Начало распространяться базовое понимание деривативов и высокочастотного трейдинга (спасибо Скотту Патерсону, Майклу Льюису и др.), и в то же время безработица, вызванная кризисом евро, остается на невообразимо высоком уровне, стагнация становится перманентной, а дыры в бюджете уничтожают инфраструктуру, здравоохранение и культуру. Экономика и ее обсуждение в целом продолжают стагнировать: мы словно ожидаем восстановления, которое никогда не настанет.

С тех пор, как были запущены инициативы типа почтовой рассылки nettime (1995 год), в университетах и за их пределами прилагались коллективные усилия для того, чтобы развить политэкономию интернета, основываясь на культурной, политической и экономической перспективах. В феврале 2000 года, сразу после победы над Проблемой 2000 года [132] и объявления о слиянии AOL и Time Warner, пузырь доткомов лопнул. Запоздалой попыткой проанализировать «Новую Экономику» и объединить критические голоса с обеих сторон Атлантического океана был фестиваль Tulipomania Dotcom (Амстердам/Франкфурт, июль 2000), проведенный вскоре после краха NASDAQ (середина апреля 2000). Всем хорошо известны истории первых биржевых помешательств в начале XVII века, во время пузыря Южного моря и краха 1929 года. Здесь все повторилось прямо под нашим носом, в нашем собственном секторе – с разрушительными последствиями.

Такие проекты, как Tulipomania Dotcom, заставляли нас смотреть на более широкую картину глобальных финансов: Уолл-стрит, хедж-фонды и высокоскоростной трейдинг. Почему невозможно было вообразить устойчивый источник дохода для нетехнических работников, которые были непосредственно связаны с сетевой сферой? Почему IT-отрасль последовательно исключала художников и производителей контента и вознаграждала только горстку предпринимателей и технических специалистов? Возможно, за исключением нескольких лет в течение бума, за это десятилетие ничего особенно не изменилось. Это – не экономика. На самом деле, вскоре после взрыва «дотбомб», армии веб-дизайнеров и проектных менеджеров потеряли свои работы и вернулись в родные городки к предыдущим профессиям. И все же «прекариат» должен был стать еще беднее. В 2002 году я вернулся в университет после двух десятилетий работы в качестве теоретика на фрилансе, чтобы получить PhD в Мельбурне за работу о критических теориях интернета. «Sexy