— Молодец, Князь! — потрепал собаку по загривку Никифор и взглянул на песочные часы. — Сегодня уже быстрее...

Он вынул из зубов пса грязный бумажный комок, достал из глиняного кувшина кусок засахаренного меда и дал Князю. Пес, подбросив несколько раз кусок в зубах, проглотил его и благодарно застучал хвостом по полу.

Никифор зажег свечу и, аккуратно развернув скомканную страницу, вырванную из Библии, стал нагревать ее над пламенем.

Когда коричневые слова невидимой молочной надписи полностью проявились между строк библейского текста, Никифор прочел сообщение несколько раз, потом сжег страницу, тщательно растерев пепел, и, откинувшись на бобровый мех, покрывающий спинку скамьи, глубоко задумался, меланхолично пожевывая травинку...

— Мои дорогие дети! — сказал Никифор, и голос его дрогнул от волнения. — Минута, которую вы так давно ждете, — наступила! Ровно шестнадцать лет назад, в такой же ясный солнечный день вы появились в этом мире. Сначала ты — Марья, а через полчаса — Иван. Сегодня вы становитесь взрослыми и начинаете самостоятельную жизнь. В последнее время вы задавали мне много вопросов, и я обещал, что отвечу на них в тот день, когда ваш разум станет достаточно ясным, чтобы понять сложность мира, а сердца ваши станут достаточно чуткими, чтобы ощутить хрупкость человеческой жизни... Сегодня этот день наступил, и пришла пора ответить. Я расскажу вам о своей жизни. Отныне у меня нет от вас никаких тайн, и, быть может, многое из того, что вы сейчас услышите, покажется вам удивительным и необычным. Но это и будет ответ на все ваши вопросы.

Никифор замолчал, собираясь с мыслями.

Луч полуденного солнца, заглянув в распахнутое окно горницы, искрился на блестящем мехе шкур черного бобра, устилающих пол.

Напротив Никифора сидели рядышком его уже взрослые дети.

Марья, напряженно выпрямившись, смотрела на отца широко раскрытыми глазами, горевшими любопытством и нетерпением. Лицо у нее было смуглое, загорелое, фигурка крепкая и ловкая, а сама она походила на мальчишку-забияку.

Иван был бледен и худощав, но тело его не выглядело слабым. Чуть сомкнутые глаза, внимательные и пытливые, выдавали главное отличие характеров брата и сестры. Весь облик Марьи открывал человека решительного действия, весь облик Ивана скрывал человека мысли.

Никифор начал рассказывать, негромко и неторопливо, как будто разговаривал сам с собой:

— Мой отец и ваш дед, Станислав Любич, был бедным православным священником в Минске. Он имел троих сыновей, и я был младшим из них. Быть может, потому, что отец уделял больше внимания старшим сыновьям, а я был предоставлен сам себе и улице, мой нрав сильно отличался от нрава братьев. Отец хотел, чтобы все мы пошли по его стопам, но желание это осуществилось только на две трети. Пока мои братья корпели над Законом Божьим, я с отрядом ребятишек нападал на окрестные сады и огороды. Моей усидчивости кое-как хватило, чтобы научиться читать и писать, но удовольствия в науках я не находил никакого. Meня гораздо больше привлекали опасные приключения... Я мечтал о битвах и сражениях...

Я таскал из отцовского погреба вино и носил его старому воину, который обучал меня за это фехтованию. Я угонял лошадей у соседей и целыми сутками носился по окрестным полям и лесам.

Братья любили меня и всячески старались скрывать от отца мои грехи. Иногда казалось, что они не прочь последовать моему примеру, но мне не удалось увлечь их за собой. Еще более странным было отношение отца к моему поведению. Часто он впадал в ярость, узнав о моей очередной выходке, но вдруг неожиданно менял гнев на милость, а глаза его вдруг зажигались странным огнем, он загадочно улыбался, гладил меня по голове и долго не ложился спать, сидя за столом в глубокой задумчивости, с той же улыбкой на устах. Лишь много лет спустя я узнал, в чем тут было дело. Оказалось, что отец мой сам провел бурную молодость. Он был отчаянным забиякой, много воевал и дрался сотни раз. Но однажды с ним случилось какое-то страшное несчастье. Оно так потрясло его, что он хотел покончить с собой, но благодаря случайности остался жив. Что это было за несчастье, я так и не знаю... Умирающего отца спасли монахи, и он изменился до неузнаваемости. Спустя несколько лет он стал священником.

Он женился на тихой, доброй женщине и до конца дней своих прожил мирно и спокойно, изучая богословие и размышляя о превратностях судьбы. Я думаю, что в его душе постоянно боролись два начала: одно — мятежное и бурное, второе — мыслящее и познающее. И так эти два начала отразились в его детях: братья мои унаследовали второе, на мою долю досталось первое.

Отец понял меня и не стал перекраивать.

В пятнадцать лет я убежал из дому.

Для меня началась жизнь, полная необыкновенных и увлекательных приключений. За семь лет этой жизни я испытал все, что может испытать человек. Я плавал на купеческих кораблях по дальним морям и был в плену у морских разбойников. Я повидал много далеких земель и легко обнажал свой меч по поводу и без повода. Наконец в тридцать два года я вернулся на родину и привез семнадцатилетнюю женщину, которая стала вашей матерью. Это произошло в 1459 году — я по-прежнему оставался нищим бродягой, незнатного, хотя и дворянского рода, а ваша мать была волошанка — дочь одного из бедных, но гордых волошских князей. Судьба занесла меня в Валахию по пути на родину. Я находился в гостях у вашего деда — отца вашей матери, когда внезапно налетели турки. Князь и его воины защищались мужественно, но пали все до единого. Я дрался со всеми и упал без памяти, получив девятую рану. Дочь князя укрыла меня в пещере и выходила... Так Маричка спасла мою жизнь в первый раз.

Вернувшись вместе с ней на родину, я узнал, что отец и мать мои умерли, а оба брата в Вильно. Старший брат повенчал нас, а младший помог поступить на королевскую службу.

В то время славный воин и полководец, сандомирский подкоморный, Петр Дунин собирал войско для решительного похода на крестоносцев. И, конечно, я не мог устоять перед соблазном.

Я был опытным воином, прошедшим хорошую школу, и Петр сразу заметил это. Он дал под мою команду сотню людей — это было в начале кампании, а к середине 1462 года я стал уже полковником.

Мы подружились с Петром. Он ценил мои способности и часто советовался со мной. Я принимал деятельное участие в разработке плана наших действий. Мы поставили перед собой смелую задачу — покончить с крестоносцами.

17 сентября 1462 года около Жарновецкого озера, под Светином, состоялось решающее сражение. Вы знаете, что мы выиграли эту битву и вышли к морю. Но мне не суждено было увидеть победу...

Тяжелый топор крестоносца вонзился в мою поясницу, и я упал с лошади, не чувствуя нижней половины тела. Это был удар сзади, но — ничего не поделаешь, — война есть война, и в бою нет места для любезностей.

Наверно, я так и умер бы, заваленный трупами, на поле битвы, если бы не велел Петр Дунин отыскать мое тело, чтобы похоронить с почестями, потому что мои воины видели, как я упал после страшного удара, и никто уже не рассчитывал увидеть меня живым... Меня нашли, и я с почетом был отравлен в Вильно.