Никифор стоит у ворот своего дома, самого богатого и красивого в Горвале. Полоска света из окна падает на лицо Никифора. Королевский бобровник стоит, прислонившись к столбу, скрестив на груди руки, и жует свою вечную травинку. Такая у него привычка. Так стоял он каждый вечер, с тех пор, как помнит его Бориска, так стоял он, когда Бориска, подобно вору, бежал из деревни, так стоит он и сейчас.

Ничего не меняется в деревне Горваль.

Бориска не решается подойти, потому что боится презрения, и не решается уйти, потому что боится одиночества.

Никифор раскрывает свою резную калитку и говорит тихо:

— Входи.

Бориска слышит в его голосе сострадание и идет за ним. Они очень медленно проходят через большой двор, медленно, потому что ноги у Никифора не могут идти быстро, они поднимаются на веранду, увитую диким плющом и виноградом. Навстречу им, глухо ворча, поднимается огромная овчарка, но Никифор треплет ее по загривку и, склонившись на негнущихся, широко расставленных ногах, шепчет ей какие-то неясные слова. Овчарка покорно уступает дорогу и уходит к воротам.

Они садятся на большую, отделанную тонкой резьбой скамью, устланную мягкими бобровыми шкурами, и молчат.

Никифор жует травинку и задумчиво смотрит на луну, Бориска сидит, склонившись, и, обхватив голову руками, плачет. Наконец Никифор замечает, что от его травинки ничего не осталось, а Бориска успокоился. Тогда он вынимает из особого кувшинчика, наполненного длинными сухими травинками, новую, точно такую же и тихо спрашивает:

— Что же дальше, Бориска?

Бориска думает, потом пожимает плечами и еще ниже опускает голову.

— Видел я твоего сына, — говорит Никифор, и снова в уголке его рта травинка. — Хороший парень. Здоровый, бодрый. Очень на тебя похож.

Бориска еще сильнее сжимает голову руками и тихо стонет.

Никифор продолжает раздумчиво и добродушно:

— Все его любят. Бабка от него не отходит, и дед часто дремлет у колыбели. Иногда песни поет. Иногда слеза у него навернется, вот как у тебя сейчас... Стар он стал. Но держится. Любит Стешу как родную дочь. И твои братья часто приходят, за хозяйством присматривают, если мужская рука требуется, за домом следят. Каждый сезон лишнюю бобровую долю вносят — сто пятьдесят восемь шкурок. Ровно столько ты сдал в последний раз, перед тем как уйти. Говорят мне всегда: «Ты, Никифор, запиши это за Бориской, вроде он с нами тоже охотится...» Нет! Это они не тебя имеют в виду, — ответил на изумленный взгляд Никифор, — малыша твоего Бориской зовут.

И опять молчит Никифор, и травинку пожевывает, и все смотрит на луну, смотрит, будто пытается разгадать, что означают узоры на ее поверхности. А потом заканчивает:

— Братишка твой младший совсем подрос. Часто к Стеше приходит. Говорят, больше всех малыша балует... А недавно отец Анисим сказывал, что если ты к лету не явишься, он может Стеше и развод дать — вроде как вдове... Вот такие тут дела без тебя.

Бориска поднимает голову.

— Я хочу вернуться, — горячим шепотом говорит он.

Никифор едва слышно вздыхает.

— Трудно, Бориска. Не простят тебе отступничества.

Бориска обеими руками сжимает руку Никифора и просит горячо:

— Помоги, дядя Никифор, прошу тебя, помоги! Ты же с детства меня знаешь... Тебя в Горвале все слушают и уважают... Если ты захочешь — сможешь! Кроме тебя никого у меня не осталось. Сдуру ведь ушел я! По неопытности, по малолетству... Насмотрелся всего вдоволь. И зла, и крови, и смерти… Покоя хочу, хочу иметь сына, жену, отца, братьев хочу обнять... Я не разучился охотиться, я все помню!.. Хочешь, я тебе прямо тут, сейчас, покажу, как зверя брать...

— Так ведь не в этом дело, Бориска, сам понимаешь, — остановил его Никифор, и Бориска осекся, и руки опустил, и снова сел.

Да и что тут скажешь? Действительно, сам он знал, что не в этом дело. Слишком поздно понял, что закрыт ему путь домой навсегда...

Бориска встал и, сгорбленный, поплелся к ступеням.

— Я попробую, — сказал ему вслед Никифор. — Приходи завтра вечером. Я подумаю, что можно для тебя сделать…

Бориска молча повернулся и упал на колени.

— Встань, ты ведь знаешь, я не могу согнуться, чтобы поднять тебя... А благодарить меня пока не за что. Никто не помнит такого случая в нашей деревне испокон веков. Но я попытаюсь. Приходи.

Бориска поплелся в замок, а Никифор снова стоял у ворот на негнущихся ногах и задумчиво жевал травинку. Он стоял так каждый вечер, провожая прожитый день, и каждое утро встречал он так же восход солнца. Вся деревня знала, что это означает, и хорошо помнила, с каких пор это началось...

Никифор вставал перед восходом и, пока слуги готовили завтрак, шел к своим ручным бобрам. Бобры жили в небольшом озере в лесу за домом. Дом Никифора стоял на самой опушке леса, особняком от других домов деревни. Никифор медленно ковылял к пруду, и бобры выходили ему навстречу. Он гладил их, беседовал с ними, кормил разными бобровыми лакомствами, наблюдал за играми бобрят, а потом возвращался к воротам и встречал солнце...

Напротив дома, через дорогу тоже стоял глухой лес, а в нем до самого горизонта была вырублена ровная, как стрела, просека. В самом ее конце, точно в центре, появлялось ежедневно солнце. Восход длился десять минут, и все это время Никифор неотрывно смотрел, как медленно вырастает в конце просеки багровый купол. В самые безоблачные дни восход в этих болотистых местах никогда не бывает слепящим, пока солнце не поднимется выше лесных верхушек. Вот тогда на него уже нельзя смотреть... В пасмурные дни Никифор тоже встречал невидимое солнце, но сегодняшний день был ясным.

Когда нижний край диска оторвался от земли, Никифор вернулся во двор. Он направился к большой русской печи, в стороне от дома под навесом, и сказал старой женщине, которая возилась подле нее:

— Ты не забыла, Федора, что у моих деток сегодня день рождения? Приготовь нам праздничный завтрак да имей в виду, что приедет еще Трофим с Черного озера.

Никифор поднялся на веранду и кликнул собаку. Что-то ласково пошептав ей на ухо, он вынул из шкатулки, стоявшей на маленьком столике, черную тряпку и дал понюхать овчарке. Овчарка лизнула ему руку и деловито побежала с веранды. Сквозь рассвет в диком винограде Никифор видел, как собака, встав на задние лапы, открыла калитку и скрылась на улице. Никифор улыбнулся, перевернул песочные часы, стоящие рядом со шкатулкой, и сунул в рот новую травинку...

Овчарка свернула с дороги и большими прыжками помчалась через лес. Спустя пять минут она достигла окрестностей замка и застыла в кустах, внимательно принюхиваясь. Убедившись, что людей поблизости нет, собака бесшумно подкралась к большой яме, наполовину засыпанной золой. Вытягивая морду и поводя носом, она сделала несколько кругов и остановилась у трухлявого пня на краю ямы. Несколько раз ковырнув лапой, собака отбросила мох и, сунув морду в какую-то щель, вытащила скомканный бумажный шарик. Осторожно взяв этот шарик в зубы, собака выпрямилась, внимательно осмотрелась и, уверившись, что никакая опасность ей не грозит, деловито направилась в обратную дорогу. Длинными упругими скачками она пронеслась через лес, проскользнула в калитку и, взбежав на веранду, улеглась у ног хозяина, радостно виляя хвостом.