В четыре часа дня нас развлекли зрелищем. На середину поля вывели двадцать женщин – разной комплекции, разного возраста, но все в деловых костюмах. Я говорю «вывели», потому что глаза им закрыли повязками. Руки сковали спереди наручниками. Расставили всех в два ряда, десять на десять. Первому ряду велели опуститься на колени, точно для групповой фотографии.

Мужчина в черном мундире разглагольствовал в микрофон о том, как согрешившие всегда зримы Божественному Оку и испытают наказание за грех свой, которое постигнет их[34]. И согласными подпевками, как вибрацией, ему отвечали охранники и помощники. «М-м-м-м-м-м…» – как будто двигатель заводится.

– Господь превозможет, – подытожил оратор.

Хор баритонов ответил ему «аминями». Затем мужчины, сопровождавшие этих женщин, подняли винтовки и всех расстреляли. Целились тщательно: женщины рухнули.

Все мы, сидевшие на трибунах, откликнулись общим стоном. До меня донеслись вскрики и всхлипы. Некоторые женщины повскакали, завопили – слов я не разобрала, – но их быстренько приструнили прикладами по затылкам. Больше бить не пришлось: одного удара хватало. Целились, опять же, тщательно: мужчины были обученные.

Смотрите, но молчите – смысл до нас донесли внятно. Но почему? Если планируют поубивать всех, для чего этот спектакль?

Закат принес сэндвичи, по одному в руки. Мне достался с яичным салатом. К стыду своему, должна признаться, что смачно его сожрала. Откуда-то издали пару раз слышалось, как кто-то давится, но, если учесть обстоятельства, таких было на удивление мало.

Затем нам велели встать. После чего вывели нас гуськом, ряд за рядом – в зловещем безмолвии и замечательном порядке, – и распределили по раздевалкам и коридорам у раздевалок. Где нам и предстояло заночевать.

Никаких удобств, ни матрасов, ни подушек, но по крайней мере были туалеты, пусть уже и загаженные. Никакая охрана не мешала нам переговариваться, хотя с чего мы решили, будто никто не подслушивает, для меня сейчас загадка. К тому времени у всех в головах была каша.

Свет не погасили – явили милосердие.

Нет, не милосердие. Свет не погасили ради удобства охраны. Милосердием на стадионе и не пахло.

Протокол свидетельских показаний 369Б

21

Я сидела у Ады в машине и пыталась переварить то, что она сказала. Мелани и Нил. Погибли при взрыве. Перед «Борзой модницей». Не может такого быть.

– Куда мы? – спросила я.

Вопрос беззубый – совсем нормальный; но какая уж тут норма? Почему я не ору?

– Я думаю, – сказала Ада.

Она глянула в зеркало заднего вида и свернула на подъездную дорожку. На доме была вывеска – «РЕМОНТ АЛЬТЕРНА». Все дома в нашем районе вечно ремонтировались; потом кто-нибудь их покупал и ремонтировал заново, что доводило Нила и Мелани до белого каления. «Вот зачем это – транжирить деньги, потрошить нормальные дома? – говорил Нил. – Это задирает цены и вытесняет бедных людей с рынка».

– Нам сюда?

Я вдруг страшно устала. Хорошо бы зайти в дом и прилечь.

– Не-а, – сказала Ада.

Из кожаного рюкзака она достала небольшой гаечный ключ и расколошматила свой телефон. Я посмотрела, как он треснул и раскололся: разбился корпус, погнулось и распалось металлическое нутро.

– А телефон зачем ломать? – спросила я.

– Всегда лучше перестраховаться. – Обломки она сложила в пакетик. – Подожди, пока проедет вон та машина, потом сходи и выброси вон в ту мусорку.

Наркодилеры так делали – у них тоже были одноразовые мобильники. Я уже пожалела, что с ней поехала. Ада была не просто суровая – страшная.

– Спасибо, что подвезла, – сказала я, – но мне надо обратно в школу. Расскажу им про взрыв, они объяснят, что делать.

– У тебя шок. Неудивительно, – ответила она.

– Со мной все нормально, – сказала я, хотя что уж тут нормального? – Я выйду прямо здесь.

– Как хочешь, – сказала она, – но в школе тебя сдадут соцслужбе, а эти ребята отправят тебя в опеку, и кто его знает, как там все повернется?

Об этом я не подумала.

– Выбросишь мой телефон, – сказала она, – можешь вернуться в машину, а можешь уйти куда глаза глядят. Выбирай. Только домой не ходи. Я не командую – просто советую.

Я сделала, как она просила. Она мне описала варианты – из чего мне тут выбирать? В машине я захлюпала носом – Ада протянула мне платочек, но в остальном участия не проявила. Развернулась и поехала на юг. Водила она быстро и ловко.

– Я знаю, что ты мне не доверяешь, – спустя время сказала она, – но доверять придется. Может быть, люди, которые подложили бомбу в машину, сейчас ищут тебя. Я не утверждаю, я не знаю наверняка, но ты под угрозой.

Под угрозой – так говорили в новостях, когда находили детей, избитых до смерти, невзирая на многочисленные сообщения от соседей, или женщин, которые поехали стопом, потому что не пришел автобус, а потом чьи-нибудь собаки обнаруживали их в неглубоких могилах со сломанными шеями. У меня стучали зубы, хотя воздух в машине был жаркий и липкий.

Не то чтобы я поверила Аде, но и не сказать, что не поверила.

– Можно в полицию, – робко предложила я.

– От них толку чуть.

Про бестолковость полиции я в своей жизни наслушалась – Нил и Мелани высказывали такую позицию регулярно. Ада включила радио – успокоительную музыку, какие-то арфы.

– Пока ни о чем не думай, – сказала Ада.

– А ты полицейская? – спросила я.

– Не-а.

– А кто?

– Меньше слов – больше дела, – ответила она.

Остановились мы перед большим квадратным зданием. На вывеске значилось: ДОМ СОБРАНИЙ и РЕЛИГИОЗНОЕ ОБЩЕСТВО ДРУЗЕЙ (КВАКЕРЫ). Ада припарковалась позади серого фургона.

– А вот и наша следующая лошадка, – сказала она.

Мы зашли в боковую дверь. Ада кивнула человеку за столиком.

– Элайджа, – сказала она. – Мы по делам.

Я на него толком и не посмотрела. Следом за Адой вошла в сам Дом собраний – в его пустую тишину, и гулкость, и прохладные запахи, а потом в зал, где было светлее и работал кондиционер. Там рядами стояли койки – скорее, даже раскладушки, – и на некоторых лежали женщины под одеялами разных цветов. В углу стояли пять кресел и кофейный столик. Еще несколько женщин сидели там и разговаривали вполголоса.

– Не пялься, – сказала мне Ада. – Не в зоопарке.

– А что тут такое?