Если очень красивая женщина выходит из «Мерседеса», я никогда не стану с ней знакомиться, потому что я совершенно точно понимаю, что ей не нужен.

Мне всегда хотелось быть с дамами принцем, именно поэтому чаще всего я оказывался просто слугой.

Женя посмотрела на меня и сказала:

— Скучаете?

Нет на свете мужчины, который не растеряется при виде такой красивой женщины.

Я — не исключение. И потому я промямлил:

— Мм-мм.

— Евгения, — она протянула руку. — Ж еня. Так короче.

Я представился и пожал ее ладонь. Наверное, надо было бы ее поцеловать, но я пожал.

— Ты один здесь? — Женя мгновенно перешла на «ты». Мне это не понравилось. Но я не понимал, как это можно продемонстрировать, поэтому ответил, как мне показалось, грубо:

— Это важно?

— Ты еврей? — неожиданно спросила Женя.

— Почему?

— Отвечаешь вопросом на вопрос, — она расхохоталась. — Послушай, если ты скажешь, что не хочешь немедленно исчезнуть вместе со мной, я тут же растворюсь в толпе этих скучных ублюдков.

— У вас же муж тут, — промямлил я.

Она опять рассмеялась:

— Разве это твои проблемы?

Я потом много раз спрашивал Женьку, почему она выбрала именно меня. И она каждый раз отвечала мне:

— Тебя должно было бы удивить, если бы я тебя не выбрала.

Вопрос: кто кого выбирает — мы их или они нас, давно меня не интересует. Потому что выбирает судьба или Бог — как кому нравится.

Мы тут вообще ни при чем.

Почему Господь соединят людей? Лишь Ему известно. А потом, улыбаясь, наблюдает, что получится. А как именно это соединение происходит и по чьей инициативе — вопрос технический и к делу отношения не имеющий.

Мы вышли на улицу. Погода способствовала.

Женя обняла меня за шею, посмотрела в глаза, как ей казалось — нежно, и поцеловала.

Поцелуй был мощный и энергичный. Настоящий был поцелуй.

Потом она сказала:

— Я тебя совсем не знаю, но ты мне понравился. Хочешь — пойдем погуляем, поговорим… Пооботремся. Хочешь — сразу к тебе поедем. Ты один живешь?

Я жил с родителями.

Но снимал квартиру именно для таких случаев. Я не был в ней месяца полтора и боялся сразу отвозить туда Женьку. К тому же я совсем не был уверен в чистоте постельного белья. И, честно говоря, вообще не помнил, есть ли оно.

— Приберусь, — расхохоталась Женя.

Она смеялась много и радостно, по-детски. Это был правильный смех.

Женя подняла руку. Около нее сразу остановились три машины.

Мы оба сели на заднее сиденье.

По дороге Женька, прижавшись ко мне, рассказывала про свою одинокую жизнь, про то, что у нее есть сын, который на лето уезжает к бабушке в деревню, что ни муж ее, ни она мужа уже давно не интересует…

Все это было невообразимо скучно.

Потом Женя начала целоваться, и жизнь стала повеселей.

Войдя в мою квартиру, мы сразу рухнули на пыльный ковер и принялись по-киношному отвратительно сдирать друг с друга одежду.

Минут через двадцать ни с того ни с сего Женька вдруг сообщила, что у нее болит голова и вообще, надо соблюдать приличия с мужем, быстро оделась и, попросив ее не провожать, исчезла.

На столе осталась ее визитка. Визитки в ту пору еще продолжали восприниматься как элемент пижонства.

На визитке были написаны Женины имя и фамилия и телефон.

Больше ничего написано не было.

Наутро я позвонил, хотя не был до конца уверен, что Женька вспомнит, кто я такой.

Она вспомнила и даже сделала вид, что обрадовалась. А может быть, и на самом деле обрадовалась.

Мы встретились. И потом встречались все лето.

Мы все время занимались тем, чему приличного названия в русском языке нет.

«Любовь, как акт, лишена глагола», — верно заметил Бродский.

Эти три месяца остались в голове как сплошной бесконечный секс повсюду: у меня в комнате — это, конечно, чаще всего; на даче у подруги; в машине; в лесу среди муравьев и мошек; запершись в ванной на какой-то вечеринке…

И не то чтобы Женька была какая-то прям ненасытная и безумная. Или немыслимо страстная. Ничего подобного! Можно даже сказать, что она была довольно вялая.

Но при первой возможности набрасывалась на меня. А мне было приятно придумывать, что я — такой мощный и незаменимый… В ту пору еще не было такого выражения «альфа-самец», но кабы было, мне бы хотелось тогда ощущать себя именно так.

Ведь что там ни говори про возвышенную духовность и низменные страсти, мужчина не может ощутить свою силу, если не чувствует, что нужен женщине; если не ощущает ее радостную беспомощность перед его напором; если не испытывает восторг подчинения, исходящий от женщины, которая находится рядом.

Лето было наполнено теплом, любовью и свободой. Заканчивались лихие девяностые, которые в ту пору назывались иначе: годами надежд. Я умудрился остаться живым и постепенно налаживал бизнес. Мир благоволил ко мне, и Женька была символом этого благоволения.

Лето казалось бесконечным, и мы были рады верить в этот обман.

Мы были счастливы, как бывают счастливы те, кто умудряется не думать о будущем и наслаждаться настоящим.

Лето заканчивалось. Уходила свобода, уходило тепло. Но я старался этого не замечать, как всегда стараюсь не замечать неприятного.

Женька растворялась в осенней жизни постепенно, без лишних разговоров и выяснений. Просто растворялась.

Однажды я не выдержал и спросил:

— Что происходит?

— Жизнь, — расхохоталась Женька. — Происходит жизнь.

Я привычно смотрел на ее обнаженное тело, стараясь не думать, что привычка — не лучшая подруга любви.

— Мы расстаемся? — спросил я зачем-то.

— Почему? Можем пожениться. Хочешь, я разведусь с мужем, и мы поженимся? Мы можем жить у меня в квартире. Сыну я все объясню. Он хороший, добрый мальчик. Вы подружитесь.

На плече у нее была родинка. Довольно большая и пухлая. Родинка мне не нравилась. Я смотрел на нее и тосковал.

Жениться я не собирался. Ни на Женьке, ни вообще.

Я промолчал.

Больше мы не виделись, не созванивались, не списывались.

Когда я рассказал об этой истории Юльке (а я в конце концов рассказал ей все свои истории), она заметила:

— Эта Женя просто использовала тебя.

Я удивился:

— Как использовала?