он там? Что с ним? Больно ли ему? Плохо ли? И дело не в том, что я люблю его или хочу быть с ним… Нет, совсем не хочу. Ни капельки. Но факт того, что его жизнь может вот-вот оборваться, является решающим. Ну не могу я ковырять вилочкой чизкейк, когда он там умирает! Не могу и все тут!

– Миш, прости, – выдыхаю я, вставая со стула. – Я тебя очень люблю, и ты устроил просто потрясающий ужин… Но я не в силах поступить иначе.

Миша ничего не отвечает. На его лице играют желваки, а взгляд устремлен в одну точку. Наклоняюсь и целую его в колючую щеку в надежде хоть немного растопить лед в его сердце, но парень лишь сильнее напрягается.

В сотый раз попросив у него прощения, спускаюсь к гардеробу, накидываю пальто и с тяжелым сердцем покидаю ресторан.

* * *

В больнице пахнет хлором, кварцем и отчаянием. По крайней мере именно это чувствуется в воздухе, когда я перешагиваю порог медучреждения. Включаю на максимум свое обаяние при общении с сотрудницей регистратуры, и вскоре мне удается узнать фамилию лечащего врача Дениса.

– Борис Васильевич сейчас в ординаторской, – говорит она. – Попробуйте туда подойти.

Я благодарю отзывчивую девушку и, облачившись в халат и бахилы, отправляюсь на поиски той самой ординаторской. Как говорится, язык до Киева доведет, и спустя несколько едких замечаний в стиле "я вам не справочная" я уже стучу в заветную дверь, надеясь пообщаться с Ивлеевым Борисом Васильевичем.

Мне везет: врач, услышав, что я родственница Реймана (пришлось соврать, потому что иначе вряд ли бы со мной стали разговаривать), выходит в коридор и жестом приглашает меня сесть на пластиковые сиденья, располагающиеся вдоль стен.

– Что с ним случилось? – встревоженно спрашиваю я.

– Ситуация очень неприятная, – вздыхает он. – У пациента множественные компрессионные переломы в грудном отделе позвоночника.

– Переломы п-позвоночника? – заикаясь от ужаса, повторяю я. – Он… Он сможет ходить?

– Об этом говорить еще слишком рано, – уклончиво отзывается мужчина. – Но прогнозы не слишком утешительные. Возможно, что потребуется операция. Возможно, не одна. Но в любом случае ему предстоит очень длительный период восстановления, и гарантий относительно того, сможет ли он ходить, никто не даст.

– Насколько длительный? – чувствуя, как кишки завязываются тугим узлом, интересуясь я.

– От полугода до года, – сухо информирует он.

– Господи…

– Ему нужен будет уход и постоянное врачебное наблюдение, – продолжает доктор. – Дело в том, что один из позвонков разрушен более, чем на половину, и это сильно снижает его шансы на выздоровление без хирургического вмешательства.

– Так, значит, нужна операция! Есть же операция, способная ему помочь? – пытаясь справиться с паникой, уточняю я.

– В его случае может помочь ламинэктомия с имплантацией стержней Харрингтона, – отвечает он. – То есть в позвоночник вводятся стержни из ортопедической нержавеющей стали с целью стабилизировать трещины.

– Это поможет ему сохранить двигательную активность?

– Возможно.

Сколько я не мучаю врача вопросами, все его ответы находятся в плоскости вероятностей, и ничего более точного и конкретного мне из него выбить не удается.

– Денис в сознании? – устало потираю веки.

– Да, на данный момент его состояние стабильно.

– Могу я его увидеть?

– Если только ненадолго. Сейчас ему нужен покой.

Глава 22

Денис

По-моему, я в сознании, но сознание при этом где-то далеко. Авария, нестерпимая боль, гравий в теле, тонны обезболивающих препаратов – все это кажется порождением одурманенного воображения.

Я общаюсь с врачами, слушаю неутешительные диагнозы и мрачные прогнозы, наблюдаю за их задумчивыми лицами и с каждой секундой все больше убеждаюсь в том, что мне крышка.

Я сломал позвоночник. Сломал основание своего долбаного скелета, и теперь беспомощным бревном валяюсь на больничной койке в надежде, что люди в белых халатах придумают какой-нибудь волшебный способ вернуть меня к прежней жизни.

Но проблема в том, что прежней моя жизнь уже никогда не будет. И от этого осознания хочется реветь, как девчонка, размазывая сопли по лицу. Реветь истошно и жалобно, чтобы Господь услышал и простил.

Надо же, о чем я думаю… О боге, о прощении. Недаром говорят, что все мы атеисты до первой тряски в самолете.

Изможденно прикрываю отекшие веки и пытаюсь сосредоточиться на дыхании. Черт, ведь я под действием мощнейших лекарств… Тогда какого хрена мне так адски больно?

– Здравствуй, Денис, – раздается голос, от звука которого я вздрагиваю, но глаза не открываю.

Страшно. Вдруг это всего лишь злая шутка моего воспаленного мозга, и голос мне померещился? В таком случае я хочу пребывать в сладостном заблуждении как можно дольше. Как можно дольше хочу думать, что Рита здесь, в этой палате.

– Денис, ты меня слышишь? – ангельский звук вновь повторяется, и сомнения в том, что это глюк, отступают. Рита правда тут. Приехала ко мне.

Распахиваю веки и жадно выхватываю взглядом ее прекрасный образ. Рита красивая, даже очень. И раньше не знала об этом. А теперь вижу, что знает.

Царственная осанка, прямой взор, в котором нет привычного испуга или смущения. Рита стала другой. Это больше не та наивная девочка, которую я повстречал на пляже много лет назад. Сейчас это уверенная в себе молодая женщина в дорогом элегантном платье, подчеркивающем синеву ее бездонных глаз.

– Привет, – силюсь улыбнуться я.

– Как ты? – она подходит вплотную к моей койке, и я с упоением разглядываю веснушки на ее лице.

– Лучше всех, – отвечаю я, окидывая взглядом свое покалеченное тело.

И пускай губы кривятся в неком подобии усмешки, голос все равно звучит надломленно.

Рита осторожно, словно боясь навредить мне, сжимает мои пальцы, и, я клянусь, от ее мягкого прикосновения боль отступает. Мне на физическом уровне становится легче.

– Ты такая нарядная, – сглатывая ком, подступающий к горлу, говорю я.

– Да, решила приодеться в кой-то веки, – улыбается она. – В ресторане была. Ужинала с Мишей. "Седьмое небо" называется, может, слышал?

Я прекрасно понимаю, что Рита специально говорит от всякой ерунде, чтобы не подчеркивать вопиющую трагичность обстоятельств нашей встречи. И я безмерно ей за это благодарен. Обсуждать аварию и травмы мне сейчас совсем не хочется.

– Слышал. Говорят, хорошее место, красивое, – отзываюсь я.

– Да, там здорово, – кивает Рита, пододвигая к моей койке стул и садясь на него. – И кормят вкусно.

Она замолкает, очевидно, не зная, что еще рассказать про этот дурацкий ресторан, и несколько мгновений мы просто смотрим друг другу в глаза. Неотрывно, пристально, с грустью. Ей больно видеть меня, такого разбитого и изувеченного. А мне тоскливо осознавать, что женщина, которую я люблю, счастлива без меня.

И