— Ты как дюймовочка или волшебная фея герани, — шепчет он, поглаживая меня невесомыми прикосновениями. — Появилась из цветка и принесла чудеса в мою жизнь. Как же мне повезло…

Но уже через несколько мгновений он забрасывает мои ноги себе на плечи, складывает меня пополам и снова — даже не трахает, ебет — так, что спинка кровати ритмично долбится в стену, высекая искры из шершавой декоративной штукатурки на ней.

В этом весь Макс. В этом — мы с ним.

Июль — это середина всего.

Пока тепло, еще жарко, все только впереди — но и позади тоже немало.

Яблоки уже оттягивают ветви деревьев, уже пахнут будущей осенью, медом и теплом, но пока не созрели, не валятся в ладони, отпрыгивают от жадных рук.

Пока только обещание. Лишь планы. Надежда на будущее.

В июле кроме смородины и черники, которые я предпочитаю есть просто так, чтобы не сойти с ума от китайской пытки вытаскиванием косточек, кроме голубики и малины, которыми я украшаю торты, — есть еще вишня. Но она отлично переносит заморозку, и даже самая дешевая на развес в «Ашане» с удовольствием становится кислым конфи или компоте.

В июле я схожу с ума по абрикосам.

Я терпеть не могу абрикосы в живом виде. Ни огромные мясистые, ни маленькие твердые, ни оранжевые, ни бледно-желтые. Никакой сорт меня не вдохновляет. Кондитеру нельзя так говорить, наверное, — даже мне, Асе-которая-чувствует-все-запахи-и-любит-все-вкусы, и то нельзя так говорить.

Но не люблю.

Зато абсолютно все, что получается из них, — это нектар и пища богов!

Когда я еще не умела готовить сама, мы каждое лето покупали у одной кавказской семьи все их варенье. Их семейный рецепт, оберегаемый как сокровище дракона, не включал сахар или пектин — этого добра достаточно в самих абрикосах. Но наверняка включал южный ветер, горный воздух и любовь к цветущим абрикосовым деревьям.

Мне нравилось это варенье — прозрачное, оранжевое, похожее на живое солнце. И расколотые ядрышки косточек, спрятанные в крошечных абрикосиках в этом густом солнечном свете.

Абрикосовый компот отчим варил сам. Все остальное: джемы, пастилу, мармелад — делали другие люди, а вот компот был для него медитацией и молитвой одновременно. Он получался чудом ничуть не хуже варенья — только солнечный свет был разлит в бутылки, а не разложен в банки.

Не было ничего на свете вкуснее абрикосового варенья и абрикосового компота.

Когда я впервые испытала оргазм, я поняла, что нашла первую вещь, которая почти приблизилась к этому невероятному ощущенью света и счастья.

Вообще я не люблю лето. Я очень мрачная, и лучше всего мое состояние внутри и снаружи уравновешивается в ноябре, когда разноцветье опавших листьев тускнеет и приходит к единому грязно-бурому, когда начинаются долгие дожди, под которые так хорошо спится и можно с чистой совестью не выходить из дома, потому что на улице совершенно ничего приятного и интересного нет.

Когда я стала кондитером, кроме любви к ноябрю, я приобрела еще и неприязнь к лету. Особенно, когда надо работать. В открытые окна летит пыль, а с закрытыми жить невозможно. Шоколад тает в жару, а в дождь плохо сохнет безе. Муссовые пирожные размораживаются слишком быстро и неравномерно, а если оставить их на столе, начинают оплывать и терять презентабельный вид.

Довезти куда-то торт, не испортив нежный декор из тонких кружев шоколада, практически невозможно. Зеркальная глазурь мутнеет от тепла и покрывается капельками конденсата в холодильнике. Только врагам стоит скармливать муссовое пирожное, верхний слой которого уже стал отвратительно теплым, а внутренний не до конца разморозился.

Но.

Нынешнее ошеломительное лето на вкус почти как абрикосовое варенье.

Золотое, сияющее и с легкой горечью ядрышек внутри.

Никогда бы не поверила, что когда-нибудь это скажу.

Я люблю это лето.

— Почему я снова мою у тебя посуду? — спросил в пространство Макс, впрочем, не отвлекаясь от процесса.

Сегодня я занималась заготовкой желе, конфи и кремю на будущее, поэтому по десять раз в час пачкала соковыжималку, блендер, миксер, доски и кастрюльки, не говоря уж о ложках и лопаточках, а он терпеливо их отмывал практически в конвейерном режиме.

— Потому что я терпеть не могу это делать, — отозвалась я, аккуратно переливая пюре в кастрюльку, стоящую на весах.

— А кто любит? — проворчал он, выставляя в очередной раз отмытую соковыжималку на стол. — Ты уверена, что тебе реально настолько нужен сок из мяты и эстрагона? Знаешь, как глубоко и упорно могут прятаться среди ножей и шнеков травинки?

— Знаю. Никто не любит, но если бы ты до восьми лет мыл посуду колодезной водой в тазике, ты бы меня гораздо лучше понимал.

— Ого, — присвистнул Макс.

Он подошел сзади и, пока я размешивала пюре на маленьком огне и думала, надо ли добавлять сахар в маракуйю или она и так сладкая, обнял меня за талию и прижался губами к шее.

— Если я из-за тебя что-нибудь испорчу, накажешь сам себя: придется переделывать и никакого секса, — предупредила я.

Вместо того чтобы отстать, Макс прикусил кожу на шее еще сильнее и тут же зализал место укуса. Сочетание легкой острой боли и нежных касаний языка заставило меня покрыться мурашками.

Черт с ним, с сахаром. Я дождалась, пока на поверхности пюре появятся пузырьки, и сняла его с огня. Отжала руками желатиновые пластинки и положила их в кастрюльку. Они начали потихоньку распускаться, а я помешивала лопаточкой, иногда вздрагивая от новых укусов Макса.

Я аккуратно разливала остывающее пюре по формам, Макс щипал меня за соски. Вздрагивать было нельзя, иначе прольется, и он с интересом наблюдал, как я прикусываю губу, сдерживаясь, когда он тянул их все сильнее.

— Я буду хорошим мальчиком, — прошептал он мне на ухо и прикусил мочку.

— Как так вышло, что ты жила в деревне?

— Мама занималась своей жизнью, — буркнула я.

Не хотела я про это вспоминать. С бабушкой было очень хорошо, но пока мои ровесницы играли в «Лего» и Барби, я собирала яйца в курятнике по утрам, кормила свиней и загоняла коров домой. Не потому, что бабушка так уж любила эксплуатировать маленьких девочек, просто одна она не справлялась. На самом деле она была мне не бабушка, а прабабушка, и уже тогда ей было под восемьдесят. Когда отчим забрал меня от нее, она продала коров и свиней, оставила только кур. А недавно жаловалась, что и с ними уже не справляется.

— Как же ты со своим феноменальным нюхом жила там среди навоза?

— Прекрасно жила! — фыркнула я, поворачиваясь к нему, после того как убрала последнюю формочку в морозилку. — Нормальные, естественные запахи! Знаешь, я предпочитаю, когда честно пахнет навозом, чем пахнет навозом, а сверху еще какой-нибудь ядреной химией, как в этих ваших офисных сортирах.