Я забралась на подоконник, привычным движением потянулась за сигаретами, спрятанными за карнизом. Но не успела прикурить, как Макс подошел, вырвал у меня сигарету и выкинул в окно.

— Я запрещаю тебе курить, — жестко сказал он.

— Сделай это еще грубее, — попросила я.

— Что?

Макс, еще секунду назад изображавший из себя дикого мачо, неожиданно растерялся. Кажется, он ожидал, что я пошлю его в пешее эротическое путешествие.

Возможно, даже подготовился как-то интересно.

Но вместо этого я ощутила, что…

Мне это надо.

Мне было грустно. И больно.

Каждый раз, как я вспоминала свою жизнь в деревне: как скучала по маме и думала, что я плохая дочь, раз она оставляет меня там, внутри что-то саднило как содранная коленка.

— Я была плохой девочкой. Курила, пила и трахалась с плохими мальчиками. Накажи меня.

И хотя сейчас я уже взрослая и отлично понимаю, что дело было не во мне, что все гораздо сложнее, мне все еще нужна продирающая горло сигарета, немного тошноты после нее и отвратительный запах табака, чтобы почувствовать, что я чуть-чуть искупила свою несуществующую вину. Сделала себе больно — отработала страданиями грехи, а заодно заглушила физической болью душевную.

В детстве я после визита мамы бегала в дальний бор босиком. Там под ногами валялись маленькие острые шишки, которые не ранили ступни, но ходить по ним было мучительно.

Сейчас курю.

Но можно же использовать и другие подручные инструменты. Тем более те, что сами нарвались.

В глазах Макса зажглись опасные и игривые огоньки.

Вот за это я готова ему простить абсолютно все — он тут же подхватывает любые мои идеи.

Он дернул меня за руку, стаскивая с подоконника на пол, и толкнул в плечо, когда я попыталась подняться.

— На колени! — у него даже голос охрип от возбуждения. — Руки за спину.

И этот звук расстегиваемой пряжки… Меня ни разу в жизни не пороли, почему же меня так заводит это зрелище его жилистой руки, сжимающей петлю ремня?

— Сюда! — снова командует он, и я ползу к нему на коленях, и все так же, с руками за спиной, наклоняюсь, чтобы надеться ртом на выпущенный наружу член.

Он не любит минет и очень редко разрешает мне это удовольствие. И потому я теряюсь в противоречивых сигналах: Макс обвивает ремнем мою шею и слегка тянет голову назад, но кладет руку на затылок и прижимает к себе, задает ритм, в котором я скольжу губами по твердому стволу. Я обвожу языком край головки, обсасываю и облизываю ее как леденец, но ладонь и ремень снова управляют моим поведением, и мне приходится подчиниться и впустить его в свой рот в том ритме и с той скоростью, с какой хочет сам Макс.

Под голыми коленками твердая рельефная плитка кухни, руки устали держаться за спиной, и постоянно приходится вытягиваться всем телом, чтобы доставать до члена, но это награда и удовольствие. И высший знак доверия — для меня.

— Похотливая сучка, — шипит он, откидывая голову назад и прикрывая глаза, но долго так не выдерживает и снова смотрит на то, как блестящая головка скрывается между моих губ и выныривает снова.

Он заставляет меня выпустить член изо рта и теперь просто водит им по лицу, оставляя влажные следы слюны, а я пытаюсь вновь поймать его губами.

Макс бросает ремень, и тот падает где-то у наших ног, забытый и ненужный.

Здесь совсем другие игры — в максимальное доверие.

Когда он кладет руку на затылок, запуская пальцы в волосы, и мягко давит, заставляя меня принимать себя все глубже и глубже.

А я смотрю ему в глаза, сжимаю губами ствол и аккуратно, но твердо прикасаюсь зубами к шелковистой кожице.

Мы замираем с двух концов натянутого взгляда, словно целимся друг в друга из револьверов на Диком Западе.

Только сожми зубы.

Только толкнись глубже.

И в этот момент первый выстрел делаю я. Но не тот, что он ждет.

Я двигаюсь и впускаю его член до конца. Давлюсь, и из глаз брызгают слезы, но он проходит так глубоко, как может, в самое горло, пульсирующее от сдерживаемых спазмов. И это оказывается для Макса настолько неожиданно, что он громко стонет, и мое горло наполняется его спермой.

Я высасываю его до последней капли, и Макс падает на колени рядом со мной как подрубленный. Обнимает меня, целует в холодные губы. А я обнимаю его, даже не спросив, можно ли мне перестать держать руки за спиной.

Никогда и ни с кем мне не было так спокойно и безопасно играть даже в опасные игры.

Я расслабилась рядом с Максом.

Он никогда не делал ничего, что нанесло бы мне вред, он всегда слушал то, что я говорю, и главное — он сам чувствовал, когда надо остановиться.

А то, что это безумие имеет срок годности, делало все происходящее только еще более дразнящим, отчаянным и — безопасным.

Все равно что ехать на гремящей тележке в пещере ужасов. Тебя потрогают за шею холодными пальцами, напугают, показав привидение, ослепят светом и чуть не уронят в пропасть, но ты не только никуда не денешься из этой тележки, но рано или поздно выедешь на солнечный свет и следующую порцию безопасного адреналина сможешь получить, только отстояв очередь заново.

Поверила в безопасность. Расслабилась.

Поэтому я даже не вздрогнула, когда он спросил:

— Конкурс кондитеров через неделю?

— Да, в Сокольниках, — беспечно ответила я. — Забавно, их что, из Крокус-Экспо выгнали? Там микроклимат всегда был лучше, по крайней мере, Верейский именно на это напирал…

И продолжила колдовать над солоноватым песочным тестом. Рецепт я утащила у французского кондитера Грегори Дуайена, который когда-то создавал шедевральные пирожные для приемов, устраиваемых Тиффани, а потом отметился как шеф-кондитер в Кофемании. Как я удивилась однажды, когда к кофе мне принесли не слишком сладкое, не слишком кислое, идеально сбалансированное муссовое сердечко с малиновой начинкой, вытекающей из хрупкой шоколадной капсулы. В Москве! Такой уровень!

У него это тесто использовалось для основы чизкейка, но оно мне так понравилось противоречивостью оттенков вкуса, что я стала использовать его для муссовых тортов в тех случаях, где мне не хватало разнообразия фактуры. Я обычно выпекаю сразу целый противень или два песочной основы, перемалываю ее с маслом и храню в морозилке до наступления удобного случая.

— Так ты будешь участвовать? — задал Макс совершенно невинный вопрос, и тут я поняла, как глубоко влипла. Насколько расслабилась.

— Нет, — постаралась ответить как можно небрежнее. Просто «нет», без уточнений. Мне все равно надо раскатывать тесто по силиконовому коврику, я занята.

— Почему? — задал он закономерный вопрос.