— Я и не предполагала, что когда-либо повстречаю такого нахала.

— А разве я мог предположить, что потеряю свое сердце и разум в одно мгновение?

Тут его перебила другая девушка:

— Ты преследовал нас? Как ты посмел?

Ее поддержала товарка:

— Если ты не оставишь нас в покое, мы позовем на помощь!

Джедеф оглядел пустой берег и тихо сказал незнакомке:

— Я не привык просить, поэтому у меня не очень хорошо получается.

Красавица отвернулась:

— Ты хочешь силой заставить меня слушать твои речи?

— Нет, но я прошу твое сердце смягчиться, а губы — улыбнуться мне…

— А если сердце мое будет непреклонно?

— Может ли такая нежная грудь скрывать в себе камень?

— Только когда передо мной стоит глупец.

— А перед лицом страдающего от любви человека?

Она вскинула голову:

— Тогда мое сердце становится еще жестче.

— Сердце даже самой жестокой девушки подобно кусочку льда: если его коснется теплое дуновение, он растает и обратится в кристальную воду, — возразил Джедеф.

— Эти твои слова, — насмешливо ответила она, — показывают, что ты не настоящий солдат, а девчонка, надевшая армейскую одежду. Возможно, ты украл эту форму, точно так же, как раньше украл мой образ.

Джедеф покраснел.

— Да простит тебя владыка. Я действительно солдат и я завоюю твое сердце, как завоевывал победы на поле боя.

— О каком поле боя ты говоришь? — смеясь, спросила она. — Египет покончил с войнами задолго до того, как искусство военного ремесла снизошло до знакомства с тобой. Ты солдат, который приписывает себе боевые заслуги в мирное время.

Смутившись, Джедеф тем не менее возразил:

— Известно ли тебе, красавица, что в военной школе жизнь ученика сравнима с непрерывным сражением? Конечно, ты об этом не знаешь, поэтому мое сердце прощает тебе дерзость.

Девушка продолжала дерзить:

— Воистину я заслуживаю упрека за то, что до сих пор слушаю речи такого наглеца!

Глаза же ее говорили совсем иное. Она повернулась к подружке и жестом предложила уйти, но юноша, улыбнувшись, встал у нее на пути.

— Интересно, как я могу заслужить твою любовь? — спросил он. — Я очень этого хочу. Скажи мне вот что: ты когда-нибудь плавала по Нилу на лодке?

Перепугавшись за свою подругу, девушки обступили ее, желая защитить от его посягательств.

— Позволь нам уйти. Уже темнеет, — примирительно сказала одна из них.

Джедеф тем не менее не собирался их отпускать. Решив, что им все равно придется защищаться, одна девушка, улучив момент, бросилась на него, словно львица. Потом они все навалились на молодого человека, цепляясь за одежду и удерживая его силой. Он попробовал сопротивляться, но не смог пошевелиться. Та, ради которой он здесь оказался, бежала на другой конец поля, словно спасавшаяся от хищника газель. Джедеф позвал ее, моля о помощи, но потерял равновесие и упал в траву, а остальные девушки не отпускали его, пока не убедились в том, что их подруга благополучно скрылась. Юноша вскочил, обуреваемый гневом и досадой, и побежал туда, где исчезла красавица. Увы, там уже никого не было. Опечалившись, он вернулся в надежде найти ее, когда за нею последуют подруги, но они перехитрили солдата, отказавшись двинуться с места.

— Можешь остаться с нами или уйти — тебе решать, — со смехом сказала одна из них.

— Наверное, солдат, это твое первое поражение, — поддержала другая.

— Битва еще не окончена, — ответил раздосадованный Джедеф. — Я пойду за вами хоть до самых Фив.

Но первая девушка дала понять, что они не отступят:

— А мы заночуем прямо здесь.

Следующий месяц, проведенный в школе, был для Джедефа самым долгим. Сначала он сильно мучился из-за уязвленной гордости, спрашивая самого себя: «Как я мог потерпеть такую неудачу? Разве я не молод, не красив, не силен, не богат?» Юноша долго смотрел на свое отражение в зеркале и бормотал: — Что во мне не так?

Действительно, что могло оттолкнуть от него ту прекрасную девушку? Что навлекло на него оскорбление за оскорблением? Почему она бежала от него как от прокаженного? Но потом к нему возвращалось жгучее желание видеть ее снова, и Джедеф размышлял о том, что, если бы она позволила ему ухаживать за собой, ему удалось бы укротить ее норов и завоевать расположение сердца. Разве красивые девушки могут злиться вечно? Тем более что смотрела она, когда он подплывал, как на бога Нила, а не как на захватчика из Синая. Ох, уж эти подруги! Это они во всем виноваты! Такие мысли посещали Джедефа, когда он на месяц оказался пленником за высокими стенами военной школы.

Несмотря на душевные страдания, Джедеф все еще оставался во власти чар прекрасной незнакомки и хранил на груди ее портрет. Каждый раз, когда удавалось остаться в одиночестве, он любовался им. «Ты знаешь, кто эта неприступная дева? — думал он, вспоминая встречу на берегу. — Простая крестьянка? Не может быть! И эти девушки явно ее служанки, а она их госпожа. У какой крестьянки могут быть такие блестящие, волшебные глаза? И где же крестьянская простота в ее остром сарказме и звонких насмешках?»

Если бы он так неожиданно появился перед обыкновенной крестьянкой, то она, скорее всего, просто бы убежала, не вступая в разговор, но ведь все произошло совсем по-другому! Неужели он сможет забыть, как она сидела там со своими подругами, словно принцесса, в окружении служанок и придворных дам? Разве можно выбросить из головы то, как они храбро защищали ее? А то, что остались с ним — после короткого поединка — и не убежали, боясь, что солдат последует за ними и найдет ее? Наоборот, они решили ночевать на холоде под открытым ночным небом. Поступили бы они подобным образом ради такой же, как они сами, крестьянки? А то, что она пообещала ему серьезные неприятности за неучтивость? О-о, и она не простая крестьянка, это уж точно! Вот если бы он добился ее благосклонности, то потом смог бы рассказать обо всем Нафе, и тот больше не стал бы дразнить брата, что он найдет свою любовь в бедняцкой хижине! Какая жалость!

Но, как бы то ни было, месяц, показавшийся Джедефу вечностью, наконец закончился. Он покинул стены своей школы, словно человек, вышедший на свободу из ужасной тюрьмы, и отправился домой, скучая отнюдь не по своей семье. Юноша встретил родных с той радостью, что была несравнима с их счастьем, и сидел рядом с ними с отсутствующим сердцем. Он не заметил безразличия и вялости, овладевших Гамуркой, поскольку сгорал от нетерпения, и час в родном доме тянулся для него будто неделя. При первой же возможности он уехал к священному храму Аписа в надежде на новую встречу.

Стоял месяц бармуда — воздух был влажным и мягким, позаимствовав у прохлады свежесть, а у жары — живое дыхание, которое пробуждало веселье и страсть. Небо было окрашено легкой, прозрачной белизной с бледно-голубым сиянием вдали.