Я вернулась к работе над своим платьем и только тут обнаружила, что Хенрик сделал именно то, чего я просила его не делать.

Моя швейная машина перестала работать.

* * *

Марта приказала мне отнести платье Франсин Мадам Г., жене коменданта.

— Но я тоже закончила свое платье, оно готово, — сказала я. Платье действительно было готово, хотя это стоило мне огромных трудов, поскольку дошивать его пришлось вручную. Но я довела дело до конца, несмотря на поломку, которую устроил Хенрик. Я аккуратно обметала швы на подоле платья и вырезе под горлом. Работа настолько увлекла меня, что я совершенно не думала о том, для кого шью это платье.

— Закрой рот и делай, что тебе приказано, — ответила мне Марта с той кривой гримасой, которая заменяла ей улыбку. Она забрала у меня платье с подсолнухом и ушла, а спустя короткое время вернулась и вручила мне большую плоскую картонную коробку.

Все остальные швеи откровенно завидовали тому, что мне позволено будет сегодня выйти за пределы Биркенау, за пределы этой его части. Мое сердце забилось быстрее, когда я вспомнила разговор с Хенриком о побеге. Нет, это, разумеется, было невозможно. На мне полосатая роба, а за ворота лагеря я выйду в сопровождении надзирательницы.

В назначенное время появилась надзирательница, и ею оказалась Карла.

— Приятный денек для прогулки, — сказала она мне и подмигнула: — К ноге, Пиппа! Рядом!

Это Пиппа заметила группу полосатых и натянула поводок, сгорая от желания броситься на них.

Я сама шла рядом с Карлой, словно ее собака. Я не была на поводке, но разницы между нами не было. Ведущая из основного лагеря Биркенау дорога просматривалась часовыми, стоявшими на сторожевых вышках, с которых грозно торчали пулеметные стволы.

На иглах колючей проволоки блестели солнечные зайчики. Повсюду вокруг были надзиратели и капо, они охраняли толпы полосатых, которые таскали огромные каменные глыбы или рыли рвы под палящим солнцем. Я и сама сейчас была бы среди них, если бы только Они не выкрикнули мой номер, чтобы направить к начальнице мастерской по пошиву верхней одежды. Все работницы походили на одетые в полосатые мешки скелеты. Когда-то они были женщинами.

Дорога, по которой мы шли, тянулась пыльной лентой, разбитой колесами грузовиков и тысячами прошагавших по ней ног. Мои руки невыносимо болели, потому что мне приказано было нести плоскую коробку ровно, не наклоняя вбок. Я очень боялась выронить ее. Хотя я бы с большим удовольствием случайно обронила пышное платье Франсин в пыль, чтобы Мадам Г. точно понравилось мое.

Оказаться за пределами лагеря было приятно. Воздух здесь был свежее, и проклятая колючая проволока не попадалась на глаза на каждом шагу, хотя все равно пахло бензином, пеплом и дымом. По обе стороны от дороги тянулись сжатые поля, на которых осталась только засохшая пожелтевшая стерня[3]. Вдали показалась коричневая полоска, с каждой секундой она приближалась, и вскоре стало видно, что это состав везет в Биркенау очередную порцию новеньких. Паровоз свистнул. Пиппа коротко залаяла в ответ.

Самым странным для меня было видеть вокруг мужчин. Я настолько привыкла к тому, что в Биркенау меня окружают только женщины, что сейчас завороженно смотрела на полосатых. Выглядели они такими же уставшими, исхудавшими и оборванными, как и женщины. На секунду мне показалось, что в толпе промелькнул дружелюбный Пес Хенрик. Я присмотрелась внимательнее и поняла, что это не он, а совсем другой парень. Мне вспомнилось, как Хенрик торопливо говорил мне про побег. Мысленно я представила себе, как скидываю с ног дурацкие деревянные башмаки и босиком бегу в поля… Свобода!

Выпущенные Карлой пули настигнут меня раньше, чем Пиппа со своими клыками. Бах, бах, бах мне в спину.

— Лучше держаться дальше от толпы, — сказала Карла, но кому именно сказала — мне или Пиппе, — я толком не поняла. — Летом от людей так воняет! А полчища новичков все прибывают на станцию и прибывают, так что не остается никакой надежды на то, чтобы съездить к морю, отдохнуть немного от этого пекла. Десять тысяч штук ежедневно! О чем они там думают? Что мы машины?

«Штук?» — подумала я, быстро моргая. По моим векам катились капельки пота, но мне нечем было смахнуть их — обеими руками приходилось держать в нужном положении чертову коробку.

— И Пиппе нужно больше гулять, так, моя хорошая? Гулять, гулять. Ну, кто у нас самая славная в мире собака? А? Кто?

Я остановилась и ждала, пока Карла наиграется с собакой. Я увидела у себя в ногах маленького мертвого крота — впервые за несколько месяцев я увидела существо (мертвое, к сожалению), которое не было собакой, крысой, вошью или клопом. Мне сразу вспомнились бабушкины домашние тапочки на кротовьем меху — мягком, местами потертом от времени.

Подошла Пиппа, понюхала мертвого крота и отвернулась. Карла натянула поводок.

По пыльной дороге мы шагали достаточно долго и пришли к кованым железным воротам. Они были очень красивыми, с изящными завитушками, как из сказки. Подбежал дежурный полосатый, распахнул перед нами ворота, и Карла прошла в них, даже не взглянув на вахтера. Пиппа слегка задержалась, чтобы сделать прямо в воротах небольшую лужицу.

Следом за Карлой я прошла по мощеной дорожке, спотыкаясь почти на каждом булыжнике брусчатки, потому что во все глаза смотрела на эту страну чудес. Цветы на каждом шагу. Не только отпечатанные на ткани или вышитые на шелке — еще и живые! Они росли вдоль дорожки на лужайке, покрытой ярко-зеленой травой. По ту сторону колючей проволоки в Биркенау давно была съедена последняя травинка.

На краю лужайки две черепахи лениво жевали кожуру каких-то овощей. Я завороженно смотрела на них. Лужайку поливал полосатый со шлангом в руках. Несколько капель воды попали на меня, и я вспомнила, как летним полднем дедушка мог высунуться из окна и полить водой из лейки двор, на котором я играла со своими подружками. Мы так визжали! Но сейчас не до визга. Мне пришлось посторониться и пропустить маленького мальчика на трехколесном велосипеде — того самого, что я видела в примерочной с Мадам Г. Он оставил темные следы на траве.

— Живее, — ворчливо поторопила меня Карла.

Я поспешила следом за ней к дому, слегка притормозив, чтобы вдохнуть аромат роз, которые цвели прямо у крыльца.

Пиппе было приказано сидеть и оставаться снаружи.

Затем тень. Вестибюль. Настоящий вестибюль настоящего дома. Здесь пахло мастикой для мебели, жареной рыбой и еще не выветрившимся одуряющим запахом свежевыпеченного хлеба. Дальше — больше. Настоящие ковры на полу, яркие.

Где-то в глубине дома открылась дверь. Послышались шлепающие шаги. Не собака, а только начинающий ходить ребенок. Настоящий, шумно топающий ребенок. Потом голос, окликнувший кого-то по имени. Очевидно, ребенка, очевидно, потому что его неуверенные шаги стали удаляться, а затем стихли.