А меня крутило, выворачивало и постоянно тошнило из-за долгого пребывания вне тела Зигфрида Ругге. Долгое отсутствие сказалось на качестве симбиоза двух сознаний, ухудшилось взаимодействие базисного сознания Зигфрида с моим собственным сознанием. Нет, мое сознание не отторгалось базисным сознанием Зигфрида и не воспринималось им враждебно, так как базисное сознание Зигфрида не могло существовать самостоятельно. Если такое и происходило, то человек с таким сознанием превращался в растение, становился старой развалиной без единой мысли в голове. Когда сознания пребывали в отрыве друг от друга, то в каждом из них происходили качественные изменения, которые не согласовывались между собой. Результат несогласованности выражался в сильной головной боли, в дискоординации движений тела.

С большим трудом я поднялся с земли, распрямил плечи, потер виски и долго откашливался. Ночная прохлада — а тело Зигфрида, пока я витал в облаках, разыскивая Бюргера и Динго, долго лежало на земле скрюченным, без движения, и результат был налицо — я оказался немного простуженным. Сделав пару физических упражнений, чтобы согреться, я отправился во двор мельницы успокаивать своих ребят и пообещал им, что скоро отправимся в полк. На улице уже стемнело, и на небе появились первые звезды. Бюргер, словно никогда и никуда не пропадал, крутился во дворе, силой вкладывая в руки парней завернутые в лощеную бумагу сэндвичи. Он, видимо, помешался на еде и за один только день сумел запихать в парней столько пищи, сколько они не съедали за неделю. Убедившись, что с ребятами все в порядке, я продолжал пристально смотреть на полотно проселка, уходящего в темноту наступающей ночи. Чтобы успеть до двенадцати ночи вернуться в полк (в это время кончалась наша увольнительная), нам нужно было уже сейчас отправляться в путь.

Но обер-лейтенант Динго не подвел меня и в этот раз: вскоре на проселке мелькнул отблеск света от автомобильных фар, а затем эти фары стали быстро приближаться к мельнице.

Как только обер-лейтенант Динго остановил автобус в раскрытых воротах мельницы, ребята принялись рассаживаться на места. Я попросил Бюргера накормить голодного обер-лейтенанта, а сам стал заниматься вопросами загрузки автобуса. Первым делом на задние ряды салона автобуса отправил наших пленников, которые волокли с собой и носилки с главарем банды, которому я прострелил ноги. Главарь был совсем плох и метался между жизнью и смертью, он то впадал в беспамятство, то с с болезненным криком выходил из него. У больного был жар, в горле совсем пересохло, но ни один из его товарищей или подчиненных не шевельнул рукой, чтобы его помочь ему. На долю секунды во мне проснулась жалость к этому человеку, который страдал от боли, поэтому я подошел к носилкам, и пока его отморозки заходили в салон автобуса, приложил ладонь правой руки к его шее. Виртуальный кибер-доктор моментально впрыснул лошадиную дозу обезболивающего, обеззараживающего и снотворного лекарств, главарь дернулся телом и тут же заснул. Чьи-то руки подхватили носилки с этим раненым мужиком и потащили на задние сиденья салона автобуса.

Скоро мы прощались с Бюргером, который вошел в автобус и всем стал пожимать руку. Когда подошла моя очередь, он ударил себя ладонью по лбу и, словно вспомнив что-то, спрыгнул с автобусной ступеньки и скрылся во тьме ночи. Я собрался было закрывать двери автобуса и отправляться в дорогу, как из темноты вновь появился наш друг и главный рыбак Бюргер, тащивший на плечах огромную бутыль с белой жидкостью. С помощью ребят, вышедших к нему на помощь, он затащил бутыль в автобус и поставил ее у моих ног. В этот момент меня распирала благодарность к Бюргеру, который догадался, что по дороге обратно в полк ребятам будет нечего пить и они с удовольствием попьют его крестьянского молочка.

Пришел обер-лейтенант Динго, который лаконично доложил, что перекусил, отдохнул и готов приступить к исполнению обязанностей водителя автобуса.

Вернуться в полк мы были обязаны до двенадцати ночи, когда кончались наши увольнительные, поэтому каждая минута была на счету. Любая задержка в пути могла фатально сказаться на времени возвращения. Поэтому я решил обойти кругом наш автобус и посмотреть, как он выглядит со стороны. В принципе, автобус, как обычно все школьные автобусы, был окрашен в яркий желтый цвет. Спереди были видны следы небольших повреждений из-за столкновения с деревом. В голове у меня мелькнули две мысли. Первая: дорожная полиция обязательно заметит повреждения, и второе: она наверняка заинтересуется тем, что это делает школьный автобус на дороге в столь позднее время. Эти два обстоятельства требовали немедленного своего устранения, а иначе мы никогда не доберемся до авиабазы и постоянно будем объясняться с дорожной полицией. Поэтому я еще раз внимательно осмотрел повреждения и несколько раз щелкнул пальцами рук. Металл обшивки и поврежденных деталей ожил, зашевелился, начал оплывать, расширяться. Повреждения на глазах исправлялись, дыры и прорехи в металле заделывались, и вскоре передняя часть автобуса выглядела как новенькая, даже желтая краска восстановилась. Я снова щелкнул пальцами и закрыл глаза, пытаясь вообразить, в какой цвет выкрасить наше только что отремонтированное транспортное средство. Когда открыл глаза, то передо мной стоял туристический автобус, окрашенный в серый цвет с перламутром. Удовлетворенно кивнув головой самому себе, я на всякий случай затемнил стекла автобуса, так чтобы снаружи никто не мог разглядеть, что творится внутри салона и что за люди в нем располагаются.

Таким образом, все было готово для отправки в обратный путь! Крепко пожав Бюргеру его крестьянскую пятерню, я по ступенькам поднялся в салон автобуса. Динго, еще раз осмотрев салон, где разливался приятный полусумрак, мягко подсвечивали лампы, а в удобных креслах уже дремали некоторые парни, занял водительское место, запустил двигатель и закрыл двери автобуса. Автобус мягко тронулся с места.

Первый час дороги мы проспали, а второй болтали. Затем кто-то из парней проголодался и решил перекусить. Вслед за ним разворачивать бутерброды начал второй, третий… и вскоре весь автобус жевал бутерброды, выданные нам в дорогу Бюргером. Но тут выяснилось, что бутерброды без жидкости плохо пережевываются и с трудом заглатываются. Тогда я вспомнил о молоке Бюргера, нагнулся и поднял бутылку с пола, удивляясь тому, насколько эта бутыль была тяжела, наполнил молоком стакан первого парня, который тут же залил молоко в свое горло. Сначала лицо парня дико искривилось, а глаза полезли на лоб, но взгляд лучезарно заискрился, он хотел было рукавом рубашки вытереть губы, но вовремя одумался и несколько нерешительно снова протянул руку со стаканом ко мне. Автобус был полон людей, которые еще не пробовали крестьянского молочка Бюргера, поэтому я решительно отказал этому парню и налил молока другому. Кончилось тем, что молоко Бюргера внезапно захотели попробовать все пассажиры автобуса. Я с детства не любил молока, поэтому даже и не думал пить молоко Бюргера. Да и водитель нашего автобуса Динго из-за сплошной темноты (из-за угрозы бомбардировок были отключены осветительные уличные фонари) не мог отвлечься от дороги, поэтому ему тоже не удалось попробовать этого молока. А парни в салоне ожили и внезапно почувствовали настоящую страсть к молочку Бюргера, они сидели на местах и держали в руках стаканы с молоком. Некоторые выпивали молоко одним махом или глотком, другие смаковали, делая маленькие глоточки и беседуя с соседом. К моему великому удивлению, эта, казалось бы, необъятная бутыль опустела: молока в ней осталось на самом донышке. Я решил прекратить бесплатную раздачу, оставив немного молока для Динго, которому так и не удалось попробовать этого удивительного напитка Бюргера.