Он показал на сваленные на стол папки.

– Ну. И что это?

– Это и есть генплан. А вот тут на трех страницах краткая концепция.

И Синькин шлепнул перед губернатором еще одну папку. На ее обложке красовалась свежая надпись, сделанная от руки большими красными буквами:

– Если в двух словах, Андрюша, это самая масштабная презентация национального символа в новейшей истории. Изучай внимательно, вноси поправки, думай. Я не тороплю. Тут самые общие контуры, скелет, так сказать. А мясо само набежит, только свистни. Уже сейчас все здоровые силы рвутся в Прыжовск, прямо как нездоровые. Кстати, твою идею с туалетами народ поддержал. Вот варианты пленки-самоклейки, а вот стульчаков и держателей бумаги. Ну все, Борисыч, мне пора. Прямо сейчас начинаем красить. У меня ведь как в сказке: сказано – сделано!

– Ну, иди-иди, я посмотрю.

Засунув поглубже в карман шубы драгоценную папочку с подписанным договором, Кондрат скатился по лестнице и вылетел на свежий воздух.

Жизнь радовала. Апрельское солнце жарило изо всех сил, птицы орали, в лужах на площади сияли большие куски синего неба, а прямо напротив губернаторской резиденции, под памятником Ленину, стояли табором участники арт-трик-анатом-перформ-антрепризы «Художественное Шоу». Вокруг них теснились ведра с краской и здоровенные, похожие на швабры, кисти. Завидев командира, хушисты вскочили и выстроились по росту: выше всех оказался Вадим Бесполо, последним встал маленький Саша Брусков. Кондрат охотно включился в игру: прошелся вдоль шеренги тяжелым генеральским шагом, вглядываясь в лица бойцов художественного фронта, а затем влез на верхнюю ступень ленинского пьедестала и громко объявил:

– Товарищи! Сегодня нашим губернатором утвержден и подписан первоочередной план культурных преобразований! Ура!

Маленькая армия дружно грянула тройное «Ура! Ура! Ура!».

– Вольно! Можете расслабиться, но не до конца. Теперь надо развивать успех. И потому прямо сейчас, не теряя ни минуты, мы направляемся к месту первой акции. Запоминайте инструкции. Когда дойдем до забора, все спокойно, без суеты занимают места. Не теснитесь, распределитесь подальше друг от друга, оставляйте между собой пустые секции. Ну а дальше – полная свобода! Рисуйте все, что на душу ляжет, агитируйте, привлекайте народ. Только об одном прошу: не умничать. Помните – для людей стараемся. Вадик, ты меня слышал? Все всё поняли? О’кей. Взво-од! Слушай мою команду! Шагать в ногу, держать строй. Пусть жители видят, что город заняли силы порядка, а не хаоса. Нале-во! За мной шаго-ом марш!

И процессия двинулась по направлению к заводу «Прыжтяжмаш». Впереди чеканил шаг вождь. За ним, взяв швабры на плечо, попарно топали хушисты. Дальше следовал заранее нанятый Кондратом небольшой духовой оркестр – горн, тромбон и барабан. И наконец, позади всех не спеша двигалась черная служебная машина, которую губернатор закрепил за директором арт-центра, с батлером Тимошей за рулем.

Нельзя сказать, что демарш армии искусств остался незамеченным, хотя и большого ажиотажа он не вызвал. Как бы то ни было, уже на площади Ленина за художниками потянулись несколько зевак, по большей части мальчишек. Пока шли по проспекту, число любопытствующих возросло до десятка. К месту назначения – серой бетонной ограде завода «Прыжтяжмаш» – подошли уже две примерно равные группы исполнителей и зрителей перформанса.

Расставив бойцов вдоль забора и еще раз персонально озадачив каждого, Синькин приказал Тимоше отвезти себя в ближайшее кафе. Там он принял наконец кофе с коньячком, съел булочку, а заодно обновил свой блог: оповестил френдов о первой победе совриска над косностью, невежеством и сарсапариллой и в очередной раз призвал всех жить в Прыжовске. Затем позвонил в Москву и долго с кем-то разговаривал, повторяя: «Ищи на него выход! Как нет? Выход есть всегда!» Покончив с делами, Кондрат вернулся к машине и велел Тимоше ехать обратно: пришло время пожинать плоды.

На Прыжтяжмашевской улице они увидели настоящее столпотворение. Зрители облепили секции забора плотными группами, словно пассажиры – автобусные остановки в час пик. Некоторые даже подпрыгивали, пытаясь разглядеть, что рисуют художники.

– Ну ни фига себе! Holy shit! – не удержался вышколенный Тимоша.

– Разберемся! – безмятежно отозвался босс. – Давай сигналь и причаливай!

Человеческая масса не только запрудила тротуар, но и выплеснулась на проезжую часть, так что пришлось распугивать ее гудками. Припарковаться удалось лишь в самом конце улицы. Кондрат вылез из машины и направился к ближайшей кучке зевак. Верный Тимоша выскочил следом и забежал вперед, чтобы проложить дорогу:

– Позвольте, господа! Товарищи, не толпитесь! Мужик, отвали, тебе говорят! Граждане, пропустите закупочную комиссию!

В конце концов комиссию пропустили, и перед глазами куратора открылось дивное зрелище. Возле ограды сидел на корточках перемазанный краской Саша Брусков и дорисовывал бородку Ильича на огромном, во всю секцию, пионерском значке. Двое мужчин среднестаршего возраста, явно бывших пионеров, вооружившись кисточками, заостряли красные языки пламени над звездочкой, а еще один добровольный помощник, совсем юный, тщательно выводил золотые буквы «Всегда готов!». Лица у всех четверых были блаженные.

Кондрат постоял немного и, ни слова не сказав, тихо растворился в толпе.

– Ни в коем случае не мешать, – велел он Тимоше. – Главное – не спугнуть удачу.

Тот понимающе кивнул, и во вторую толпу зевак врезался уже без лишних слов, молча работая локтями. Кондрат протиснулся за ним и узрел картину еще отраднее, чем первая.

Азефушка Прудоморев ничего не рисовал. За него трудилось не менее полудюжины юных добровольцев обоего пола, а сам он сидел в тенечке на перевернутом ведре, прихлебывал из пластиковой бутылки квас «Тимофеич» и раздавал указания.

– Ты, дочка, краски не жалей! – наставлял он маленькую девчушку, выводившую на заборе полевые цветочки. – Лютик азиатский, он посередке чуть с зеленцой, а по краям желтый-желтый, что твой желтый дом. Мажь гуще, не боись!

Рядом с девчушкой трудился хулиганистого вида паренек. Его Азефушка тоже не обделил отеческим наставлением:

– А ты, братишка, раз уж взялся за подсолнух, так хоть семечки по-людски нарисуй, покрупнее. И на Ван Гога не смотри, не указ он нам. Винсент, он вообще, если хочешь знать, не подсолнух рисовал, а ерусалимский артишок. Это овощ такой навроде картошки. Так он, Винсент этот, клубни-то сожрет, а цветок нарисует. А нам ихний артишок без надобности, мы люди русские. Я как-то поел этих семечек ерусалимских, так потом три года гнил изнутри. Еле спасли доктора.

– Вскрывали? – поинтересовался парнишка.

– Не, по юзерпику откачали. Да мажь ты сёмки погуще, тебе говорят!

Разглядывая Азефушкин натюрморт, Кондрат аж прищурился: стена переливалась таким солнечным блеском, что было больно смотреть. Куратор снова тихо выбрался из толпы и двинулся к третьей секции.