Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты, Анна, такой не была! – Резинкин понурился. – Анна! Я помню, ты грустной была, молчаливой девчонкой. Но жутко красивой.
– Сейчас подурнела? – спросила я весело.
– Нет, не подурнела, – сказал он серьезно. – Но что-то в тебе изменилось. Сломалось как будто.
– Воды утекло знаешь сколько, а, Толик?! Да больше воды, чем у нас в Енисее!
Резинкин под белой пышной скатертью зажал мои ноги своими ногами. Ковбойский каблук больно стукнул по щиколотке.
– Послушай! – сказал мне Резинкин. – Ты думаешь, что вот, мол, приехал, богатый, и хочет немного расслабиться. Так? Ну, так ведь ты думаешь? Ну, признавайся!
– Совсем я не думала.
– Честно, ну, честно!
– Да честно, не думала.
У него было мальчишеское лицо, похожее на то, которое я знала в школе, и голос был прежний: смешной и мальчишеский. Вообще он был все-таки Толей Резинкиным, и я ему нравилась так же, как раньше.
– Поедем отсюда, Анюта! – сказал он.
– Куда?
– Все потом объясню!
Резинкин поспешно схватил меня под руку. Потом вдруг доел свой шашлык одним махом и вытер хрустящей салфеткой губы. Допил из бутылки коньяк и при этом решительно прополоскал им же рот. Он, как полководец, знал каждый свой шаг.
– Соскучился я, – повторял он в такси, где пахло духами и высохшей рвотой. – Соскучился я по тебе, хуже некуда!
Через двадцать минут мы подъехали к гостинице, которая раньше называлась «Советской», а лет пять назад ее переименовали в «Красноярскую». Осенью прошлого года в банкетном зале этой гостиницы играли свадьбу моей сестры Наташи. Вскоре после свадьбы ее молодой муж утонул в Енисее. Была, правда, версия, что кто-то сильно ему тогда в этом помог. Наташа и мама не стали копаться: боялись. И, думаю, правильно сделали. Идти в «Красноярскую» мне не хотелось, но и объяснять, почему, было поздно. Резинкин ворвался в фойе. За стойкой высокая, с властным лицом, стояла дежурная. Тягуче она сообщила, что номер в гостинице уже не сдается на час или два. На сутки – пожалуйста. Так же, как было при Ельцине и Горбачеве.
– Не важно, не важно! – сказал ей Резинкин. – Пусть будет на сутки. Как при Горбачеве!
– Я предупредила. – Она застучала ногтями в компьютере. – Бывает, приходит какой-нибудь, даже не скажешь по виду, и тут начинает… «Верните мне деньги, верните мне деньги!» А мы отвечаем: «Вас предупредили? Вы разве глухой?»
Она улыбнулась спокойной улыбкой.
– Понятно! – сказал ей Резинкин. – Ну, люди!
Наконец мы получили ключи, и по длинному, красной ковровой дорожкой покрытому коридору подошли к двери, на которой висел номер 113. Внутри было душно, как в бане.
Резинкин толкнул меня прямо в кровать и тут же содрал с меня белые брюки.
– Давай хоть немножечко поговорим! – взмолилась я. – Толя! Ну, не по-людски!
– Еще даже как по-людски! – дыша шашлыком и коньячным изделием, ответил Резинкин. – Совсем по-людски!
Наверное, он был по-своему прав: о чем нам сейчас говорить? И зачем? Я вытянулась под своим старым другом и дернула шнур выключателя. Стало темно и тревожно. В окне летел снег, и тяжелое зеркало казалось серебряным. Резинкин любил меня так горячо, с такою неистовой жадностью, словно последние годы провел на войне и истосковался, воюя, по женщинам. Поэтому наша любовь вскоре кончилась. Он вскрикнул, как раненный в сердце, зажмурился, сжимая мне грудь своей потной рукой. Прошло минут пять или, может быть, больше.
– Уютно с тобой, – прошептал вдруг Резинкин. – Намного уютнее, чем с остальными. А можно я, Аня, немножко посплю? Сама виновата: всего разморила…
– Спи, спи! – разрешила я, вспомнив, что дома болеет мой Юрочка. – Толя! Ты спи, отдыхай, я пойду потихонечку…
– Куда-а-а ты пойдешь? – прорычал он сердито. – Пойдет она, здрасьте! У нас с тобой ночь!
Я выскользнула, пошла в душ. Вернулась: Резинкин уже крепко спал.
Дежурная с властным лицом говорила по двум телефонам. Увидев меня, она просто спросила:
– А что ж вы так быстро? Уже?
– Да, уже, – ответила я. – Да чего там возиться? Но он еще спит.
– Пусть поспит, – кивнула она. – Оплатил ведь за сутки.
Я вышла на улицу. Отяжелевший, осипший от снега и сырости ветер рванул мои волосы и отпустил.
– Куда вас подбросить? – Машина, визжа протертыми шинами, остановилась.
Я села и четко сказала свой адрес. Шофер был без шапки, смотрел исподлобья. Спросил, можно ли закурить. Я кивнула. Доехали быстро, минут за пятнадцать.
Юрочка спал, и мама спала рядом с ним на диване. Она встрепенулась, услышав меня, и приподнялась – в своем старом халате, с торчащим пучком на затылке.
– Вернулась? Я чуть было не позвонила в милицию!
– Еще и двенадцати нет.
– Все равно. Теперь я одна за тебя отвечаю. Когда ты при муже жила…
– При каком? Их два было, не забывай.
– Да не важно! – Она отмахнулась. – Где Толя Резинкин?
– Наверное, дрыхнет в гостинице.
– Господи! В гостинице дрыхнет?
– А где же еще? На улице холодно. – Я сняла туфли.
– Ты циник, – сказала она. – Просто циник.
– Я очень устала. – Я громко зевнула. – Ужасно устала.
Легла рядом с ней на диване.
– Ну, спи, – сказала она. – Только кофту сними. Испортишь. Красивая кофта, помнется.
Резинкин позвонил в полдень. Мамы уже не было, я кормила Юрочку гречневой кашей.
– Анна, я скотина, – грустно сказал Резинкин. – Я что-то совсем оборзел. Извини.
– Да ладно тебе! Не за что извинять, – ответила я.
– Я хочу с тобой встретиться. И все объяснить.
– Объясняй. Только быстро.
– А можно зайти? Хоть на десять минут?
– Нельзя. Говорю тебе: Юрочка болен.
– Да, помню, – сказал он убито. – Послушай! А я ведь женат.
Я расхохоталась.
– Ну, что ты смеешься?
– А что ты хотел?
– Хотел, чтобы ты одну вещь поняла. Мне очень с тобой хорошо. Просто очень.
Я стиснула зубы.
– Ты нравишься мне, – сказал он угрюмо. – А я? Тоже нравлюсь?
– А то! Очень даже.
– Не врешь? – Он обрадовался. – Поклянись!
– Клянусь: очень нравишься. Что ты, ей-богу!
– Тогда у меня предложение, Анна, – и он задышал очень громко и быстро. – Ты только подумай сперва, не отказывай.
– Какое?
– Приедешь в столицу на майские праздники? Я ахнула.