Диана: – Вот теперь попробуйте мне сказать, что это грошовый ужастик! Потому что это все чистая правда!

– Расскажи нам все, что помнишь о нем, – Мэри подалась вперед.

– Это очень неприглядная, низкая история, – сказала миссис Пул, но тоже наклонилась, чтобы лучше слышать.

Миссис Пул: – Вовсе мне не хотелось это слушать!

Диана: – Если она будет меня перебивать, мне плевать, кто тут хочет кусаться. Просто не буду писать, и все.

Мэри: – Миссис Пул, не могли бы вы…

Миссис Пул: – Хорошо, но я тогда лучше пойду. Не хочу читать ничего, что может написать обо мне Диана. Ты неисправима, девочка моя.

Диана: – Конечно, неисправима. И чем скорей ты это осознаешь, тем лучше!

Заведением управляла миссис Барстоу, и в «Путеводителе по Лондону для джентльменов» оно описано как очень примечательное место высшего класса, где обслуживают только докторов, юристов и политиков. У заведения Барстоу была отличная репутация, там не пускали на порог всяких разных торговцев, сколько бы денег они ни предложили. Девушки там были чистые и умели поговорить о последних новостях – миссис Барстоу нарочно выписывала для них «Таймс», «Файненшиал Таймс» и «Панч».

Моему отцу особенно нравилась мама – сперва он брал и других девушек тоже, но потом остановился на ней и все время требовал только ее. Может, потому что он любил все делать грубо, а мама не возражала – говорила, что он ни разу не сделал ей больно. А еще он был страшный, как смертный грех, но мама и против этого не возражала тоже. Ей было одинаково плевать на всех мужчин с тех пор, как Красавчик Джо отбыл со своим полком. Она рассказала Джо о ребенке, но тот ей объяснил, что у него уже есть в Глазго жена и трое детей, и четвертый на подходе. «Ничего не могу для тебя сделать, дорогая, – вот как он ей сказал, – но прими хотя бы мое благословение». И все равно она его до конца любила и говорила о нем только хорошее до самой смерти. Вся эта любовь – игра для дураков и дур, вот что я думаю.

Однажды Хайд сказал моей маме, что хочет от нее ребенка. И если она согласна родить ему ребеночка, он готов забрать его и воспитывать. Ну, она-то больше никаких детей не хотела, хотя он и предлагал ей целую кучу денег. Но у нее был свой нормальный заработок, а обещаниям мужчин она больше не верила.

Кэтрин: – И все это она тебе рассказала, когда ты была еще маленькой девочкой?

Диана: – Она мне все рассказала, когда заболела, перед тем, как ее увезли в больницу. Думаю, она уже знала, что не вернется оттуда. «Солнышко, – сказала она мне, – может, я и не была для тебя хорошей мамой, но мир – это жестокое место, и я хочу, чтобы ты знала, на что способны люди, особенно мужчины. Они врут женщине так же легко, как сдувают семена с одуванчиков, и это еще лучшие из них». Она мне все объяснила, чтобы я была готова к жизни, и правильно сделала.

Беатриче: – Она тебе все это рассказала, потому что любила тебя. Хотела бы и я помнить свою мать… Но она умерла, когда я была совсем крошкой.

Кэтрин: – Давайте не углубляться в тему матерей, хорошо?

Ну и вот, когда мама обнаружила, что беременна, она подумала, что Хайд как-то обошел ее средства предохранения. Она ведь предохранялась, как и все девушки у Барстоу, чтобы не подцепить какую-нибудь болезнь. Мама постоянно говорила мне, что отец был хоть и уродливым джентльменом, но ума ему было не занимать. Он был ученым и рассказывал про всякие удивительные вещи, вроде тех экспериментов с лягушками. Про то, как возвращать мертвецов к жизни, превращать всякую ерунду в золото, вроде того. Она обычно смеялась над его идеями. Ну а когда она поняла, что беременна, он обещал содержать ее и ребенка и отвез ее в свой дом в Сохо. И сказал ей, что надеется, что родится девочка. Мама очень удивилась, потому что джентльмены обычно хотят сыновей, но мой папаша был особенный и так и говорил – лучше всего будет, если родится девочка.

А потом однажды маме в дверь постучали. Она удивилась, что кто-то к ним пришел – ведь в этом доме никогда не бывало посетителей, у Хайда не было друзей. Она открыла дверь – ну и, конечно, на пороге оказалась полиция. Они сказали, что ищут Хайда за убийство, и спросили, не знает ли она, где он. Она сказала, что не знает. Они спросили, можно ли им войти и осмотреть дом. «Да пожалуйста», – сказала она. Ну, они перевернули все вверх дном, и снова ее расспрашивали, а потом позвали экономку, которая там вела хозяйство, и расспрашивали ее тоже. Часа через два они наконец ушли, не узнав ничего нового. Мама думала, что папаша вскоре объявится в доме, что он просто попал в неприятности, залег на дно и скрывается, но потом вернется. А он так и не вернулся. Она оставалась в доме до конца договора о найме, потом распродала мебель и переехала в дешевую квартирку в Спиталфилдсе. Там я и родилась. Мы с мамой чуть не подохли от голода, хотя она и работала каждую ночь, ходила с джентльменами, пока со мной сидела жена мясника. Но окна у нас были треснутые, в щелях свистел ветер, и у нас было всего одно одеяло на двоих, а по вечерам обычно не находилось чем поужинать. Я так ужасно голодала, что готова была жрать крыс, если б знала, как их поймать…

– Подумать только, в каком ужасном месте ты родилась! – воскликнула миссис Пул. Сердце ее неожиданно переполнилось жалостью к бедной сиротке, и она трижды пожалела о своем грубом с ней обращении.

Мэри: – Как хорошо, что миссис Пул ушла разбирать стирку или что там она делает. Я не хотела бы слышать ее замечания об этом фрагменте.

Диана: – А откуда тебе знать, что ее сердце не переполнилось жалостью? Миссис Пул может говорить что угодно, но самую большую котлету и лучшую порцию пудинга она всегда подает именно мне.

Кэтрин: – Это потому, что ты очень худая.

Диана: – А тебе откуда знать? Разве не круто будет, если по книжке окажется, что ее любимица – вовсе не наша драгоценная Мэри?

Мэри: – Ради всего святого, пожалуйста, просто скорее заканчивай свою историю.

Диана: – На этот раз ты сама меня перебила.

– О да, – подтвердила Мэри, и сама чувствуя волну сострадания к своей утраченной и вновь обретенной сестренке.

Мэри: – Я тебя умоляю!

– В один прекрасный день, – продолжила Диана, – мама случайно столкнулась на улице с подругой из заведения Барстоу, и та обещала замолвить за нее словечко. Миссис Барстоу согласилась принять маму обратно, хотя обычно она гнала с порога девчонок, которые были настолько глупы, чтобы забеременеть. Мне тогда было четыре или пять. Когда мама была занята работой, со мной возились тамошние девушки. Им всем нравилось со мной играть. Некоторые сами еще недалеко ушли от детства – самым младшим в заведении было четырнадцать, младше миссис Барстоу не принимала. «У меня есть свои стандарты», – говорила она. Девушки мне пели песни, рассказывали всякие истории, делали мне красивые костюмы из того, что самим уже не годилось, повязывали мне ленточки и кружева, которые им дарили джентльмены. По мере того, как я росла, они меня учили разным играм и стихам и даже научили писать и читать. Я узнавала всякое о нашем мире. Например, что в нем нет места для девочек, чьи родители не богаты, или в чьих жилах есть индийская кровь, или тех, кто подсел на опий. Один шаг влево или вправо с дорожки респектабельности – и вот где ты оказываешься: в заведении Барстоу.