– Я не знала, что тебе может захотеться копаться в старых бумагах, – сказала Мэри.

– Мне и не хочется. Но я хочу знать, что вам удалось накопать, – Диана схватила с подноса сандвич с ветчиной и, жуя, плюхнулась на другой край дивана, подтянув под себя босые ноги.

– Подставь под еду тарелку, – велела миссис Пул.

– Тебе полагается называть меня «мисс», – отозвалась Диана.

– Я назову тебя «мисс», когда ты будешь этого заслуживать, – фыркнула миссис Пул. – Я ее разместила в старой детской, мисс, – пояснила она Мэри. – Ее одеждой я собираюсь заняться завтра – хотя больше половины этих платьев в совершенно неприличном состоянии.

– Сама ты неприличная! – Диана разом запихала остатки сандвича в рот.

– Диана, если ты не будешь вежлива с миссис Пул, твоя жизнь в этом доме не будет приятной, – пригрозила Мэри. – Она готовит для нас, прибирает наши комнаты и вообще заботится о том, чтобы мы жили в уюте. Хотя если я в скором времени не придумаю, где достать денег, ей придется подыскать себе другого работодателя, и нам придется самим о себе заботиться.

– Я вас не оставлю, мисс, – возразила миссис Пул. – Я в этом доме живу с ранних лет и покидать его не собираюсь, неважно, можете вы мне платить или нет.

– А я думала, ты богатая, – разочарованно сказала Диана. – Только удивилась, почему по стенам не висят картины и почему полы почти везде голые. А еще у тебя дырки в диване, – она просунула большой палец в дыру на диванной обшивке.

– Как видишь, я не богатая, – сказала Мэри. – И прекрати это – ты только увеличишь дыру. После смерти моего отца мы с матерью обнаружили, что его состояние исчезло, а материнский доход обеспечивал нас только при ее жизни. Теперь его тоже нет. И даже деньги, которыми она предполагала оплачивать твое пребывание в «Магдалине», почти закончились. – Двадцать три фунта. Она собиралась поехать в банк сегодня утром, после визита к мистеру Холмсу, но в итоге оказалась в Уайтчепеле. Значит, нужно отправляться завтра, прямо к открытию банка. – Когда же и эти средства иссякнут, и мне, и тебе, и миссис Пул будет не на что жить. Я продала все ценное, что имелось в этом доме, чтобы оплатить уход за матерью, потому что ее дохода не хватало. Я даже пыталась продать сам дом, но на него не нашлось покупателя. Сейчас времена экономического кризиса – не думаю, что ты понимаешь, что это такое, потому что вряд ли держала в руках газету. А еще я не могу найти себе работу, я не гожусь даже в няньки для детей. Так что не осталось ничего. Я думала, если мне удастся обнаружить Хайда, претендовать на награду за его поимку, но если ты права и Хайд и мой отец – это один и тот же человек, он умер четырнадцать лет назад. А сейчас ты будешь себя вежливо вести с миссис Пул. Разумеется, если не хочешь спать в чулане при судомойне.

Диана долго смотрела на Мэри, потом перевела взгляд на миссис Пул. И наконец сказала:

– Большое спасибо за ванну.

После чего она ухмыльнулась, как обезьяна, но Мэри все равно осталась пораженной – таких слов она совсем не ожидала услышать из ее уст.

– Пожалуйста, – недоверчивым тоном ответила миссис Пул. – Вам еще что-нибудь нужно, мисс?

– Нет, спасибо, – отозвалась Мэри. – Но, если понадобится, я позвоню.

Когда миссис Пул ушла, Мэри принялась молча перечитывать письмо из Италии. Диана жевала очередной сандвич, не трудясь прикрывать рот. Наконец она спросила:

– А это еще что такое?

– Ты способна немного помолчать? – спросила Мэри.

– Конечно, способна, еще как, – ответила Диана. – И буду сидеть тихо, как мышка, если это тебе поможет обратить внимание на печать.

– Какую печать?

Диана ткнула пальцем в один из конвертов на столе. Он был запечатан красным воском. На воске были оттиснуты две литеры: S.A. В том же самом стиле, что и на печатке для часов, которую забрали из рук мертвой Молли Кин.

Мэри на миг потеряла дар речи. Потом выговорила:

– Как я могла не разглядеть?

Теперь она уже ясно видела, что та же печать помечает и второй конверт. Два письма – и две одинаковые печатки.

– И что значат эти буквы? – спросила Диана.

– Представления не имею, – Мэри вытащила одно из писем из конверта и протянула Диане. – Посмотри сама.

Девочка нахмурилась.

– Это что, какой-то тайный код?

– Нет, это латынь. Но я не могу прочесть. Я начинала учить латынь с мисс Мюррей, но вскоре моя мать так разболелась, что я не могла больше позволить себе гувернантку. Все, что я сейчас могу вспомнить, – это «Carthago delenda est». Оба эти письма на латыни, а штампы на них – из Будапешта. Кто мог писать моему отцу из Будапешта на латинском языке? Остальные письма понятнее – два из них от Моу, про химикалии, которые отец у них заказывал, и еще одно из Италии – и оно, слава Богу, на английском.

– И что в нем написано? – спросила Диана.

Мэри искоса взглянула на нее, вздохнула – и принялась читать вслух:

– «Дорогой Джекилл,

Рад слышать, что ваши эксперименты протекают успешно. Я по-прежнему уверен, что мы с вами двигаемся в верном направлении. Важнейшее место на научной арене нашего века, без сомнения, будет принадлежать биологии, так же, как в прошлом веке первенствовали химия и физика. Дарвин указал нам путь, хотя сам он и не видит дальше своего носа! (Я слышал, впрочем, что нос у него достаточно длинный – хотя этой длины и недостаточно, чтобы рассмотреть истину.) Мы должны продвигаться дальше, в области, которых Дарвин и представить себе не мог. Трансмутация, а не естественный отбор, – вот двигатель эволюции. Бог – великий алхимик, а не унылый инкременталист вроде синьора Дарвина! Мы еще покажем научному сообществу, верно, мой дорогой друг и коллега? Только те, кто дерзает, способны менять историю человечества и проливать в наш темный мир свет познания.

Я рад доложить вам, что моя Беатриче процветает. После ряда небольших неудач, вынуждавших меня возвращаться к уже пройденным этапам, причиной чему, я полагаю, были ошибки с дозировкой, она снова здорова, как молодое растение, – хотя должен признать, несколько месяцев назад я не на шутку боялся ее потерять. Но она быстро восстановилась, и я никогда еще не видел более солнечного ребенка, нежели она. Как она радостно играет в саду! Я решил, что ботаника – наиболее подходящая для нее область образования, и я действительно считаю, что у нее от природы научный ум, хотя и, конечно, женского типа. Она не может воспринимать растения так же отстраненно, как я, но видит в них, так сказать, своих сестер. Она печалится, что не может играть с насекомыми, особенно же с бабочками – ее дыхание убивает их почти мгновенно.

Наш коллега Моро был прав в своем заключении, что женский мозг куда более пластичен и податлив, что делает его предпочтительным для наших экспериментов. Я восхищен его опытами, но, похоже, он никогда не удовлетворится достигнутым и намерен испытывать все новые и новые техники на новом материале. Как мне горько, что невежество и косность научного сообщества вынудили его покинуть Англию! Он столь многого мог бы добиться, имей он доступ к ресурсам и финансированию медицинской школы. Однако на следующем собрании Société в Вене в следующем месяце его будет представлять Монтгомери, который выступит с презентацией его доклада. А вы собираетесь принять участие? Мне не терпится услышать подробности о ваших экспериментах в области трансмутации, хотя я и опасаюсь, дорогой коллега, что вы затеяли слишком опасное предприятие. Ученый не должен экспериментировать на себе самом. Ему следует оставаться бесстрастным наблюдателем, к тому же юные и пластичные мозги служат куда лучшим материалом для экспериментов. Насколько помню, у вас есть дочь? Сейчас она, должно быть, уже достаточно подросла, чтобы участвовать в процессе, в каком бы направлении вы ни решили продвигаться.