Именно так поступила бы мама. Нет, мама бы еще надавала емупо физиономии.

Марина опять скосила на него глаза.

— При чем тут… это?

— Я не знаю, то или это, — раздраженно продолжил он, — яхочу тебе сказать. Ты мне… нравишься. Очень. Если тебе это не подходит, лучшескажи сейчас. Мне не двадцать лет, все свои проблемы я решу сам и досаждатьтебе не буду. Ну что? Как?

— Что… как?

Что-то стало поперек горла и не давало ей дышать. Онастаралась и никак не могла.

Что такое он говорит?! Что она ему… нравится?! Этоневозможно! Это совершенно невозможно!

Даже Эдик Акулевич, которого она знала лет сто или двести,никогда ей такого не говорил!

— Марина. Я спросил. Ты должна ответить.

— Что?

Он вздохнул выразительно. Этот вздох означал — господи, какты тупа и как ты мне надоела!

— Ты что, замужем?

— Нет!

— Ну, конечно, нет.

Почему — конечно, хотелось ей спросить, но она ничего неспросила.

— Ты мне очень нравишься, — решительно выговорил он, какбудто спорил с кем-то. — Но я не хотел бы просто так тратить время. Или скажимне, чтобы я проваливал к черту, или тогда уж молчи. Поняла?

Она поняла, но не сделала ни того, ни другого.

— Вчера ты был один. Сегодня совсем другой. Вчерашний менябесил, — проскулила она, — сегодняшний мне пока… непонятен. Я… не знаю.

Он помолчал.

— Ясно. Ну, тут я ничем не могу тебе помочь. Разбирайся сними сама.

— С кем — с ними?

— Ну, с сегодняшним и вчерашним. Больше того, хочу тебесказать, что завтра будет завтрашний. Читала Станислава Лема? Пятничный «я»очень отличаюсь от понедельничного.

Он нес всю эту чепуху потому, что ему снова хотелосьпоцеловать ее, только на этот раз он был уверен, что она сбежит, и ещенеизвестно, сможет ли он ее догнать и вернуть.

Они сидели на бортике и молчали. Довольно долго. Потом онана него посмотрела, и он улыбнулся в ее растерянные глаза. Все было ясно.

— Ты меня не бойся, — посоветовал он, еще немного помолчав.

Совет был глуп.

— Хорошо, я постараюсь, — холодно сказала она. — Федор, выне знаете, где Вероника была сегодня утром?

Он и глазом не моргнул, надо отдать ему должное.

— По-моему, на корте. Вы, по-моему, ее там видели.

— Видела, — согласилась Марина, — но она зачем-то наврала,что пришла из дома. Зачем она наврала?

— Что значит наврала?

— Она сказала, что проспала, потом вскочила и побежала натеннис. Дед ничего не понял, так она сказала, да?

— Ну… да. Что-то в этом роде.

— Она наврала. У нее были совершенно мокрые кроссовки. Откорпуса до корта асфальтовая дорожка. Если она бежала, да еще торопилась, врядли она забегала в какую-нибудь лужу. А кроссовки мокрые. Почему?

— Почему?

— Потому что она пришла не из дома.

— А откуда?

Теперь вздохнула Марина. Этот вздох означал все то же — какты туп, боже мой!

— Я не знаю! Странно, что она наврала. Зачем она вамсказала, что пришла из дома? Вы ведь ее не спрашивали!

— Не спрашивал. Собственно говоря, мне совершенно все равно,откуда именно она пришла.

— Вот именно. А она с ходу заявила, что проспала, бежала ивсе такое. А ночью она с кем-то разговаривала. Ну, в кустах. Помните?

— Помню.

— Она говорила — уезжай, только попробуй не уехать, я нехочу, чтобы меня видели с тобой, особенно после того, что ты сделал.

— Вы все это запомнили?!

— Ну, конечно, — сказала Марина с досадливой гордостью.Сидеть на бортике было холодно и мокро. Руки покрылись мурашками, она дрожала.— Я уверена, что это имеет отношение к убийству!

— К… убийству?

— Ну да! К трупу в пруду.

Федор Федорович Тучков зачерпнул воды и плеснул себе вфизиономию.

— Вы считаете, что это Вероника его утопила и пристегнуларемнем к свае?

— Да не Вероника, а тот, с кем она разговаривала. Вероника —сообщница.

— Ах, вот оно что! — поразился Федор Тучков Четвертый. — Азачем ее сообщник утопил в пруду мирного отдыхающего?

— Не знаю! Это нужно выяснить. Кстати, вы не знаете, когдаон приехал?

— Кто?

— Труп. Ну то есть тот, кто впоследствии стал трупом.

— Понятия не имею. Я приехал за день до вас, они уже всездесь были.

— Кто все?

— Все, кто сидит с нами за столом. Вероника с дедом, Юля сСережей, те двое, что были с вами, когда вы его нашли…

— Галя и Вадим, — подсказала Марина.

— Да, — согласился Федор Тучков. — Элеонора Яковлевна сдочерью, и Геннадий Иванович, и эта… с золотым зубом.

— Валентина Васильна, — опять подсказала Марина, чувствуясебя почти как та, что «написала убийство». Свое убийство она пока еще ненаписала, но «приключение продолжалось», и вполне в духе Джона Б. Пристли, игероиня получила в бассейне первый поцелуй героя, который под конец, возможно,окажется в выцветших и потертых джинсах, а вовсе не в чудовищной гавайскойрубахе!

— Ну да. Все они уже были здесь. Может, у кого-то из нихспросить?

— Нет, — решительно сказала Марина, — я уже все придумала.

— Что? — перепугался Федор Тучков.

— Я все выясню и так, спрашивать ни у кого ничего не буду.

— Как это?

— Очень просто, — объявила она с непередаваемым тройнымпревосходством женщины, доктора наук и профессора.

* * *

На завтрак она, конечно же, опоздала. Вся компания ужеперешла к сырникам, когда Марина только приступила к омлету.

Завидев ее, Федор Тучков с другой стороны стола привстал ипоклонился вежливенько. На нем были бриджи защитно-колониальнобританского стиляи фиолетовая распашонка. Волосы зачесаны назад волосок к волоску, аккуратноприлизаны в духе Матвея Евгешкина. Если бы Марина своими глазами — как пишуттолько в романах! — не видела Федора Федоровича почти без какой бы то ни былоодежды, она могла бы поклясться, что под распашонкой располагается пузцо, а подбриджами толстые, почти дамские ляжки. И никакого мужчины эпохи Возрождения, иникаких рельефных мышц, и никакой плотной загорелой кожи. Даже щека — чутьнебритая, сексуальная, твердая, пахнущая французским одеколоном, которая былатак восхитительно близко, и от этой близкой щеки что-то делалось с ней такое,чему она даже названия не знала, — показалась пухленькой, почти купеческой.Неинтересной.