Поэтому он поцеловал ее.

Мокрой большой рукой он взял ее под подбородок — она даже неотшатнулась, от изумления, наверное. И в самый последний момент он вдруг увиделэто изумление в ее глазах, и немедленно почувствовал себя скотиной, и дажеобругал себя, но останавливаться не стал, потому что все время думал о том, какон ее поцелует, потому что видел, как она ела малину, и теперь ему казалось,что он слышит запах этой самой малины, и от этого запаха у него что-тосместилось в голове, и он придвинулся к ней, взялся руками за длинные, гладкиеи прохладные бока и прижал ее к себе. Она позволила себя прижать — Федор Тучковбыл уверен, что от удивления. И еще он был уверен, что она отпихнет его, кактолько он перестанет ее держать.

И ошибся.

Она вдруг вздохнула, открыла глаза, очень близкие и зеленые,обняла его за шею, и вернулась к нему, в его поцелуй, и осталась там надолго.

Он не ожидал, что это получится так… серьезно. Он хотелпросто поцеловать ее, потому что невозможно было и дальше выслушивать ее сердитыетирады и думать про малину, которую она положила в рот и зажмурилась.

Теперь он понимал, что нужно отступать. Немедленно. Сейчасже. Ну!

Он прижимал ее к голубому кафелю все теснее и теснее, иладонь находилась уже совсем близко от ее груди, и его медальон как будтовдавился в нее, и атласная непостижимо гладкая женская кожа казалась емугорячей, почти обжигала, а рыжие волосы лезли в нос и пахли странно и тонко, ион знал, что больше это продолжаться не может!

— Простите.

Он отодвинулся от нее, взялся руками за бортик и несколькосекунд постоял, приходя в себя и отвернувшись от всего человечества.

Впрочем, повернуться к человечеству было никак невозможно.Это сочли бы грубейшим нарушением общественных приличий, а Матвей Евгешкин,возможно, снял бы шедеврик, посвященный безнравственности современного мира.

Тетка в целлофановом пакете на голове шла к раздевалке и всевремя оглядывалась, так что зацепилась за коврик и чуть не упала. Зверскоговида молодой человек продолжал энергично молотить руками по воде и на Федора сМариной не обращал внимания. Больше в бассейне никого не было. Хорошо хоть так.

Неизвестно зачем он еще раз буркнул:

— Простите. — И мельком глянул на нее. Она была ярко-розоваяи во все глаза таращилась на него. Когда он обнаружил, куда именно она смотрит,стало совсем скверно.

Внутри головы как будто полыхнул костер. Обожгло щеки, уши ишею, и даже дышать стало трудно — так она его смутила.

— Отвернитесь.

— Что?

Глаза у нее были растерянные.

Черт побери, с кем он связался?! Она что, не понимает, чтоему до смерти неловко под ее взглядом — да еще в «общественном месте»! — а ондаже выйти из этого проклятого бассейна не может, а ее наивное до глупостирассматривание еще затягивает весь пикантный эпизод и не дает ему прийти всебя!

«Зачем я ее целовал?! Давай. Быстро. Прямо сейчас. Не смотрина нее. Угомонись. Поплавай, черт тебя побери!»

Он плашмя плюхнулся в воду, взметнув небольшую волну, ипоплыл, очень… активно поплыл, куда активней, чем молодой человек, который всемолотил ручонками в отдалении.

Марина поняла, что еще может спастись. Вряд ли он побежит заней.

То есть, конечно, не побежит. Зачем ему бежать за ней?

Ах, как глупо, как стыдно, неловко до ужаса! Ну что ейтеперь делать? Как ей теперь на него… смотреть?

То есть, конечно, она не станет на него смотреть! Зачем ейэто?!

Марина в унынии поглядела в бурлящий язык противотока и,перебирая руками, стала продвигаться к металлической лесенке. Голова болела, исобственное, ничуть не изменившееся за несколько мгновений тело казалосьстранно тяжелым.

Ну и что? Ну и ничего такого. Сама дура. Нужно было датьему… пощечину, и все дела. Так непременно поступила бы мама, а бабушка-то ужточно!

«У девушки должна быть только одна забота — сохранить вцелости и неприкосновенности свое женское достоинство. Нет, две. Две заботы —еще получить хорошее образование, разумеется. Все остальное — чепуха, гнусностьи пошлость. Всему пошлому и гнусному необходимо давать немедленный ирешительный отпор».

Федор Тучков и есть то самое пошлое и гнусное. А«немедленный и решительный» она не дала.

Господи, он так самозабвенно с ней целовался, как будто насамом деле хотел ее! В глубине широченной загорелой груди, под выпуклымимышцами у него тяжело бухало сердце, звякал странный железный медальон натолстой цепочке, и плотные жесткие ноги прижимались к ее ногам, почти царапали.Она даже тихонько провела ладонью по его бедру, и мельком удивилась, потому чтоощущение было странным, волнующим, непривычным, а потом, когда она на негосмотрела, оказалось, что ноги у него заросли светлыми волосами, и почему-то —ужас, ужас, ужас! — ее это привело в восторг!

Идиотка, дура! Все о приключениях мечтаешь! Потерялапоследний стыд, да еще практически на глазах у всего санатория потеряла — вонкак смотрела тетка в пакете на голове! Немедленно к себе в номер, за дверь, идверь на замок, и сидеть, не вылезая, все оставшиеся дни!

Большие руки вдруг обняли ее за талию — она в паникеразинула рот, чтобы завизжать, но воздуха не было, — легко вынули из воды иподняли на бортик. С нее текло, как с мокрой кошки, и она попыталась встать, ноон подтянулся, перекинул себя через край, оказался очень близко —непозволительно близко! — и не пустил ее.

— Подожди.

— Что вам нужно?!

— Подожди, пожалуйста.

Марина стряхнула воду с волос и отодвинулась от него такпроворно, как будто он был заражен проказой. Ровно шумела вода. В бассейненикого не было, давешний молодой человек исчез — она даже не заметила.

Федор Федорович Тучков Четвертый глубоко и ровно дышал,ходили полированные бока, как у лошади, только что выигравшей Зимний кубок.Марина скосила и опустила глаза, метнула взгляд и моментально расстроилась.

Ничего выдающегося. Он пришел в себя на редкость быстро.

— Послушай, — сказал Федор Тучков довольно сердито. — Еслинадо извиниться, я извинюсь.

— Что значит надо?

— Ну, если я тебя оскорбил и все такое. Я тебя оскорбил?

«Ну, конечно», — должна была воскликнуть она. Потомдобавить: «Мы с вами больше не знакомы». Потом подняться и уйти.