— Кто бы мог подумать, — бормотала Элеонора Яковлевна,волоча Марину за собой, — кто бы мог подумать… А с виду и не скажешь… Верно, нескажешь, Мариночка?

Мариночка упрямо молчала. Если мамаша решила немедленно ибезотлагательно пристроить дочь за Федора Тучкова Четвертого, она помогать испособствовать не станет.

— Мариночка, а вы не знаете, Федор Федорович… на машинеприехал или на поезде?

— Не знаю.

— У кого бы это узнать, как вы думаете?

— Понятия не имею.

— Может, у администратора? Или у сторожа на стоянке? А?

— Я не знаю.

— Ах, ну как же так, Мариночка! Надо же, какой… приятныймолодой человек!

— Разве он молодой? — спросила Марина неприятным голосом ипокосилась на корзиночку. Ей было стыдно, что она съела у Элеоноры Яковлевныдве малинины и теперь вроде бы чувствует себя обязанной. — Молодой человек —это вон, Сережа! А тот… Федор то есть, вовсе не молодой…

— Ах, ну что вы говорите! Конечно, молодой! Доброе утро,Сереженька!

Сережа энергично подтягивался на турнике. Пот тек помужественным рукам в переплетении вздутых вен, заливал римский нос и подбородок— тоже, вполне возможно, римский.

Почему-то вид потною и мужественного Сережи не доставилМарине никакого удовольствия — в отличие от Федора Тучкова, на которого она,пожалуй, могла бы смотреть до вечера, если б не Элеонора с корзиночкой и ярковыраженными матримониальными планами.

— Доброе утро! — бодро прокричал Сережа, залихватскиспрыгнул с турника и тут же стал приседать, закинув на затылок руки. Бытьможет, отчасти римские.

— А где же Юленька? Юленька, здравствуйте!

Юленька на специальном коврике делала «березку».Перевернутое лицо было красным и сильно сплющенным от натуги.

— Здравствуйте! Присоединяйтесь к нам!

— Нет, нет, спасибо! Вам, молодым, физические усилиядоставляют удовольствие, а мы от них только устаем.

Марина оскорбилась.

Может, про Федора Тучкова и нельзя сказать, что он —«молодой человек», но она-то совершенно точно молодая! Совсем молодая, она ещеи не жила совсем, только училась, работала, читала свою математику лопоухимстудентикам, слушалась маму и мечтала завести кошку — приблизительно с трех летмечтала.

Кошки пока не было, и жизни тоже пока еще не было.

Разве она уже… старая?

— Мариночка, как бы нам узнать?

— Что?

— На машине или на поезде?

— Понятия не имею. Элеонора Яковлевна, прошу прощения, ясобиралась в бассейн.

Никуда она не собиралась, но просто так уступать Юлемолодость и спортивность не желала!

— Я вас провожу, — вызвалась Элеонора.

Пришлось незапланированно тащиться в бассейн. Хорошо хотькупальник лежал в рюкзаке, а полотенца там дают!

— Оленька так переживает этот кошмар, — доверительноговорила нежная мать, твердой рукой направляя Марину в сторону круглого здания,похожего на цирк, — и до этого не ела, а теперь совсем ничего! И не спит.

— Ей нужно к врачу.

— Ну, конечно! Но вы же знаете молодежь! Оленька ни за чтоне хочет признаться, что у нее есть проблемы! Врач может помочь, только еслибольной сам хочет излечиться, а она… Вчера она даже сказала мне по секрету, чтодогадывается, из-за чего утонул этот несчастный, — добавила Элеонора Яковлевнаи нервно оглянулась по сторонам. Марина навострила уши. — Бедная девочка, ейкажется, что она что-то такое видела или знает…

— Что именно она видела или знает?

— Господи, да ничего она не видела и не знает! — вдруг ни стого ни с сего громко крикнула Элеонора. — У нее просто расстройство нервов!

— Чепуха какая-то.

— Ну, они встретились в магазине, — прошептала Элеонора.Марина заметила, что она просто виртуозно меняет тон — от самого громкого почтидо шепота, как драматическая актриса пятидесятых годов. — В деревенскоммагазине. Они даже поговорили немного. Оленька мне потом рассказывала. Знаете,она как ребенок — первым делом все рассказывает матери! Ей тогда показалось…

— Что?

Тут и Марине внезапно тоже показалось. Вернее, нет, непоказалось. Она своими собственными глазами — так пишут только в романах, ибо вжизни ничего нельзя увидеть чужими, — вдруг увидела, как Элеонора перепугалась.Зрачки стали поперек, рот, наоборот, округлился и произнес «ой», и даже впоследний момент она поймала себя за руку, чтобы не зажать его рукой.

— Так что именно показалось?

— Ах, да ничего особенного, я вовсе и забыла что! — громко ичрезвычайно фальшиво воскликнула Элеонора. — Вы знаете, Елена Малышева впрограмме «Здоровье» говорила, что есть верное средство для профилактикизабывчивости. В нашем с вами возрасте, Мариночка, это очень важно. Но я непомню, какое именно. Тоже позабыла, представляете?!

Марина смотрела на нее во все глаза.

— Ну вот мы и пришли. Я побегу, Оленька наверняка ужевстала, может, покушает малинки! До завтрака, Мариночка, желаю вам хорошопоплавать!

И бросилась прочь, держа на отлете корзиночку, и спина у неевыражала растерянность, и свежие кудри удивленно тряслись, как будто онанедоумевала, почему так глупо выдала врагу важную тайну.

Марина проводила ее глазами и потащилась в бассейн.

Она всегда делала то, чего от нее ожидали.

В отпуске обязательно нужна шляпа — и Марина напяливалашляпу. У девочки должны быть косы — и косы были до восемнадцати лет. Девушкадолжна быть скромной и серьезной — девушка была скромной и серьезной. Нужнохорошо учиться и держаться с достоинством — в школе дали медаль, какпородистому пуделю, в университете красный диплом, а достоинство было такимдостойным, что никому и в голову не приходило пригласить ее, скажем, в кино.Настоящий ученый — это скромный труженик, и Марина скромно трудилась день иночь и стала профессоршей.

Вечно холодная, длинная, как трамвайный вагон, комнатка сокошком с видом на тополь и на стену соседнего дома, девичья постелька — спатьтолько на жестком, для осанки, накрываться только тоненьким одеяльцем, длясамодисциплины, — старый тугодум компьютер, книги до потолка, любимая кружка илысый от времени плед.

Однажды мать нашла у нее в ящике губную помаду. Был скандалс отречением от дома и угрозой самоубийства. Марина помаду выбросила и большеникогда не покупала. Ей тогда было тридцать два года.