Все смотрели на главного врача.

– Светлана Тимофеевна, – ответил он, явно сдерживаясь, –пока в этом хосписе я главный врач и отвечаю за порядок во вверенном мнеучреждении. Эти двое – наши гости. Они не врачи, о чем вы прекрасно знаете.Один из них психолог. Ему важно понять атмосферу в нашем хосписе, если хотите,почувствовать обстановку. Поэтому он должен переговорить не только с нашимисотрудниками, но и с пациентами. Что касается ваших опасений, то онибеспочвенны, никого из чужих мы в наш хоспис не пускаем. Так что нам до сих порнеизвестно, каким образом журналистка, написавшая обо мне такую нелепую иоскорбительную статью, могла узнать о некоторых подробностях жизни в нашемхосписе. Ведь запрет существует до сих пор.

Намек был более чем прозрачный. Светлана Тимофеевнапокраснела, на ее верхней губе появилась испарина. Но она сдерживалась, нерешаясь, что-либо возразить.

– Всем спасибо, – снова сказал Степанцев, – Сурен Арамович,в первую очередь займитесь документами. Когда приедут родственники Идрисовой,им будет не до этих бумажек.

Все присутствующие вышли из кабинета. Дронго и Вейдеманисостались сидеть в конце стола. Степанцев посмотрел на них и невеселоусмехнулся.

– Вот так каждый день, – сказал он, – каждый день. Яраспорядился, чтобы вам выделили для работы кабинет нашего завхоза. А всеостальное вы слышали сами.

– Да, – сказал Дронго, – я все слышал. Я начинаю думать, чтоБог все-таки есть, если он решил, что в нашем мире нужна такая профессия, какваша.

Они спутились вниз. Первой палатой, в которую решилзаглянуть Дронго, была палата Шаблинской и Ярушкиной. Но перед этим он хотелувидеть журнал завхоза.

Евсеев оказался могучим человеком без шеи, с длинными, чутьли не до колен, руками. Раньше он профессионально занимался борьбой. Завхозоткрыл дверь в свой кабинет и достал журнал для посетителей. Показалсоответствующие записи.

– Вас интересуют все посетители за последнее время илитолько прибывшие в какой-то конкретный день? – спросил Евсеев.

– Только в тот день, когда умерла Боровкова, – ответилДронго. – Но я бы вообще хотел посмотреть ваш журнал.

– Конечно, – согласился Евсеев, – можете посмотреть. Вотзаписи за тот день. У нас тогда было только три посетителя. Приезжал ГеоргийБерулава, водитель мужа внучки Кристины Желтович. Утром приезжал ИгорьВитицкий, двоюродный брат Витицкой, который забрал ее в город с разрешенияглавного врача и потом привез обратно. И в четвертом часу вечера приезжалродственник Шаблинской, сын ее двоюродной сестры. Он привез какие-то документы.Вот, собственно, и все. Мы не регистрируем здесь водителей, которые имеют правовъезжать на территорию хосписа. Тех, кто приезжает за нашими сотрудниками.Только одна машина обычно заезжает к нам на территорию, это машина супругаСветланы Тимофеевны. Но он никуда не отлучается, даже не выходит из салона,словно боится заразиться. И выходит только для того, чтобы открыть дверь СветланеТимофеевне. Больше никого не бывает.

– Спасибо, – кивнул Дронго. – Когда у вас обед?

– В час дня. Куда вы хотите пойти? Федор Николаевич приказалмне сопровождать вас и помогать.

– Сначала в палату к Шаблинской.

– Она сейчас одна, – взглянул на часы Евсеев, – Ярушкина напроцедуре. Вернется минут через сорок.

– Очень хорошо, – кивнул Дронго, – я как раз собиралсянавестить вашу бывшую приму, когда она будет одна.

Вместе с Эдгаром они вышли из кабинета завхоза. Тот показалим на палату Шаблинской и Ярушкиной. Дронго обернулся к своему другу:

– Будет лучше, если я пойду один. И вам со мной не нужноходить, – попросил он завхоза.

Постучавшись, он дождался разрешения и вошел в палату.Шаблинская лежала на кровати. Увидев незнакомца в белом халате, она сразуподнялась.

– Извините, но я думала, что это наш врач, – сказала она, –я должна причесаться и привести себя в порядок.

– В таком случае я выйду и подожду за дверью, – предложилДронго.

– Обожаю понимающих мужчин, – улыбнулась Шаблинская.

Он снова вышел в коридор. Увидел проходившего мимо Мишенина.Тот был чисто выбрит и в спортивном костюме. Его вообще можно было принять заотдыхающего бизнесмена, если бы не тяжелые мешки под глазами, указывающие наболезнь почек. У него были светлые глаза и густые волосы – красивая шевелюра,на которой болезнь пока не сказывалась. Увидев Дронго, он понимающе улыбнулся.

– Она, наверно, выставила вас за дверь, чтобы причесаться,все-таки она молодец. Даже в своем возрасте держит форму.

– Именно так она и сказала, – ответил Дронго. – А вы виделиее выступление на сцене?

– Нет, – вздохнул Мишенин, – никогда не видел, но слышал.Говорят, что она всегда была примером элегантности и вкуса. Впрочем, она издесь осталась такой. Можно только восхищаться женщиной, которая такмужественно держится.

– Я слышал, что вашего соседа переводят на второй этаж, –сказал Дронго.

– Очень жаль. Он хороший парень. Так обидно, когда этослучается с молодыми людьми…

– Мне кажется, что вообще обидно, когда человек болеет.

– Да, – невесело согласился Мишенин, – вы правы. Но в моемположении можно хотя бы утешить себя, что средний возраст мужчин в нашей странекак раз пятьдесят девять лет. Вот мне недавно пятьдесят девять и исполнилось.Значит, я попадаю в статистическую закономерность. Смешно?

– Не очень.

– Я тоже думаю, что не очень. Но, похоже, моя оставшаясяпочка решила перенять все худшие качества уже удаленной. Говорят, иногда такоеслучается. Вот со мной и случилось. Извините, мне кажется, она зовет вас.

– Можно, я потом зайду к вам?

– Конечно, можно. Мне будет приятно поговорить собразованным человеком. Вы ведь врач?

– Психолог.

– Тогда тем более.

Дронго вошел в палату. Шаблинская успела переодеться,причесаться, даже понадвела макияж. Воистину эта женщина вызывала уважение.Хотя здесь каждый, кто держался изо всех сил, сохраняя человеческое достоинствои выдержку, заслуживал огромного уважения.

– Входите, – пригласила она его, царственным жестомпоказывая на стул, стоявший перед ней, – я еще вчера знала, что вы зайдете комне сегодня. И оценила ваш мужской жест настоящего джентльмена. Вы ведь неврач, это правда?

– Почему вы так решили? – спросил он, присаживаясь на стул.

– Врачи страдают одним недостатком. Они, с одной стороны,лечат, а с другой – слишком профессионально относятся к своим обязанностям.Притупляется чувство боли за другого человека, чувство сострадания. Не потому,что они не способны на страдание, отнюдь. Просто они хорошо понимают нашиболячки и относятся к ним с профессиональным спокойствием. Было бы нелогично,если бы каждый из них умирал вместе с нами. Это как священник, который плачетна исповеди своего прихожанина, вместо того чтобы отпустить ему грехи. Врачникогда бы не поцеловал мне руку. А вы поцеловали. Кто вы?