И ушел было, а совсем скоро вернулся, точно забыл, зачем приходил, и начал выспрашивать, что в моде из местной живописи. Интересуются ли иностранные туристы лесковскими авторами? Что-то вроде крылатого «Почем искусство для народа».

Ой, ну что это я опять по него. А ведь всего-то хотела обьяснить, почему я сегодня задержалась в музее и что наши работодатели люди не вредные.

…Они шли по набережной в то замечательное время, когда в Лесовске наступает равновесие, а может быть, точнее сказать, умиротворение в природе. Солнце. Это важный момент. Оно только-только начало садиться за старым мостом Лесовска. Интересно, что перед тем как совсем «упасть» за ажурную горизонталь моста, его красно-оранжевый круг быстро-быстро теряет свою половину, а потом начинает медленно-медленно растворяться в Лесовке-реке. И в это время уходящего полукруга все словно бы замедляет ход. Кажется, парочки, и без того медленно плывущие вдоль реки по набережной, идут еще тише, разговоры их и вовсе стихают, и машины вдоль дороги тоже перестают нестись, сбавляют ход, чтобы пассажиры могли вдохнуть настоящей речной прохлады с запахом лета.

На летней веранде модного кафе они с Марианной пили кофе. Болтали обо всем. Настолько обо всем, что любой мало-мальски наблюдательный человек, покажи ему запись их разговора, подтвердил бы: «Точно, ни о чем».

Но так ведь и случается при первых знакомствах.

Вигдор слушал Марианну и время от времени ему казалось, что он то растворяется в беседе «ни о чем», а то и вовсе теряет нить разговора, потому что больше смотрит, чем слушает.

Маринанне было интересно общаться с известным писателем и знатоком городской истории и она ловила себя на мысли, что было бы неплохо слушать его почаще. И потом, и потом, и потом, если уж она так хороша, как намекает Чижевский, то пора и ей подумать о своем «одиночестве», так ли уж оно прекрасно даже во имя «прекрасного».

«Пора, пора, пора, – твердо решила Марианна. – Может, для кого-то одиночество прекрасно, а я хочу нормального мужика, семью, детей, кошку или собаку, на худой конец морскую свинку, дачу с грядкой и вечернего чаю с писателем Чижевским. Интересно, какой он в быту? Не монстр, я надеюсь?»

Внутренний монолог закончился, и она неожиданно засмеялась так звонко и счастливо, что Вигдор даже испугался. Но потом каким-то своим творческим чутьем примерно угадал, чему так беззаботно и открыто смеялась девушка, и ему тоже стало теплее.

– Я что-то не так сказал? – удивился Вигдор.

Но Марианна замахала рукой, словно бы пыталась развеять его сомнения, и продолжала смеяться от мысли, а ну как писатель более ничего не умеет, кроме сочинительства, и ей опять придется бороться с кухонной сантехникой, батареями и прочей коммунальной братией.

Вигдор подумал, что ему нравится проводить с Марианной время, слушать ее, смотреть на нее, думать о ней. И чтобы понять это, понадобилось всего несколько дней.

Ах, если бы не этот дурацкий процесс, он мог бы с ходу предложить ей руку и сердце, поездку в Китай, Тайланд или Вьетнам. Настоящее свадебное путешествие, но не туда, где обычно встретишься с половиной Лесовска, а куда-нибудь подальше от городов, в глубинку.

«А ведь если бы не это происшествие с художником Спицыным, он не оказался бы в музее, не познакомился бы с ней. Пути неисповедимы, но неужели так все предопределено в судьбе», – подумал Вигдор и… тоже рассмеялся. Они смеялись оба, словно бы расчищая этим счастливым началом дорожку, по которой каждый не прочь был отправиться в ближайшее время.

За 21 день до судебного процесса

Майков встретился с Федором на набережной в плавучем ресторанчике, который расположился на переделанной по этому случаю барже. До обеда здесь практически не было посетителей и можно было общаться, не привлекая внимание любопытных.

Федор к удивлению Майкова был сегодня на удивление собран.

– Разительные перемены, что так?

– В предчувствии законного гонорара. У меня на него большие планы.

– Как это в традиции – делить то, чего еще нет. Ну ладно, как прошел визит в музей?

– Плодотворно. Все, что ты просил, я разузнал

– Хорошо, поделись знаниями.

– Местная живопись нынче в моде у иностранцев, особенно активно покупают китайцы. Они какую-то программу приняли. Если ты культурная семья, то дома желательно иметь картину, а не фотографию. Скупают все по дешевке. Но наши и этим деньгам рады.

Работы отца тоже спрашивают. Китайцы умнее всех поступают. Они свой первый визит делают в государственный музей – к специалистам. Вроде как на экскурсии, через них и узнают настоящих мастеров, а уж потом по частным галереям путешествуют. Большие молодцы.

– В каком смысле?

– А в том, что понимают – старые специалисты за любовь к искусству расскажут тебе про всех художников, лучших экспертов не найти.

– Хорошо, хорошо. Ну а папенька хорошо идет?

Федор с нескрываемой злобой посмотрел на Майкова.

– Да не коси, что, слабоваты продажи?

– Классика нонче не в тренде. Рисунки не так выигрышно смотрятся, как холсты в багетах. И потом тема. Отец рисует главным образом старый Лесовск. А кому охота тащить за тридевять земель уголок Лесовска. Словом, Спицын сейчас продается не очень.

– Это плохо. Даже очень плохо. Хотелось бы другого. Мы будем доказывать в процессе, что работы Спицына до тех пор, пока не были опубликованы большим тиражом, разлетались как горячие пирожки.

– Не получится. Музей подторговывает работами художников официально, так сказать, организует выставки-продажи. За год купили четыре офорта Спицына, а модного Кокорева боле 20 картин. Это легко проверить.

– Ну вот и пусть проверяют. Это не наша забота. Мы будем рассуждать и ставить вопросы. А доказательства пусть Чижевский ищет. Замотаем их, завалим запросами. Это время и деньги, которые они будут тратить и тратить, пока с ума не сойдут, пока сами не предложат мировую.

Если ремеслом папенька твой заработать не может, попытаемся сами, своими методами домашнюю копилку пополнить. А, Федяй, нынче говоришь графика не в моде? Говоришь, старый Лесовск перестал иностранцев привлекать? А может, как в пословице, плохому танцору все время что-то мешает?

Майков захохотал.

Федор зыркнул на Майкова.

– Отец хороший мастер!

– Ну конечно, хороший. Только ни хрена прокормить тебя не может. Я таких исторрий мно-о-го знаю. Лет через двести все опомнятся, писать и говорить о папеньке будут. Подождешь двести лет, Федяй?

Федяй обиделся не на шутку. Не за отца, за себя. Он представлял, что предстоящий судебный процесс станет для него не только возможностью получить деньги и решить если не все, то большую часть личных проблем. Но он еще хотел публичного признания. Он надеялся рассказать, как тяжело живут художники. Как несправедливо поступают чиновники, заставляя платить все больше и больше за мастерские, что сами художники от продаж своих работ получают крохи – все деньги оседают главным образом у перекупщиков и посредников. Федору казалось, что каждое судебное заседание будет начинаться с пламенной речи для журналистов, что телеканалы завалят его приглашениями выступить в эфирах. И тогда все узнают, каков на самом деле Федор Спицын.