Тяжесть этой профессии отразилась и на нем. В 2009 году, еще до перехода в Kenyon, полиция направила его в Бразилию для опознания жертв рейса 447 Air France. В авиакатастрофе погибло 228 человек, и она была для него первой. Начальник сказал сразу после возвращения приступить к обычной работе — расследованию убийств. Мо приземлился в шесть утра, поехал из Хитроу прямо в офис и по дороге разбил машину. «Мир поменялся, а я был не на том сосредоточен. Человеку нужно время, чтобы отдохнуть и оправиться после такого».

Однако Мо, похоже, не отдыхает. По его словам, он постоянно в делах. Те, с кем он работал на Шри-Ланке, больше не занимались массовыми жертвами и ежегодно устраивают совместное барбекю, а у него потом была еще одна большая работа, потом еще одна. Он не разувается во время полета, он знает, где расположены аварийные выходы, и всегда досматривает ролик о безопасности до конца. Даже сейчас, в этом кабинете, его отделяют считаные метры от склада почерневших вещей, принадлежавших людям, которые сгорели заживо в собственной постели. Я интересуюсь — как и у Ника Рейнольдса, скульптора посмертных масок, — не обрушится ли на него этот груз, если он спокойно сядет и подумает на эту тему. «Вы начинаете говорить как моя жена», — усмехается он.

Когда я уже собираюсь уходить и кладу вещи в сумку, Мо спрашивает: «Дали ли другие мои собеседники убедительное объяснение, зачем они занимаются тем, чем занимаются?» С момента моего прихода он немного изменился, кажется менее озорным и более задумчивым. Мы не один час пытались разобраться, как ему удается выполнять свою работу. Он настаивает, что всего лишь «простой парень» и в этом нет ничего глубокого, нет большой причины, которая его сюда привела. «Уверяю вас, что у меня под внешней оболочкой вы найдете еще одну внешнюю оболочку», — шутит он, отхлебывая чай из кружки с надписью «ИДЕАЛЬНАЯ ДОЧЬ». А потом он вдруг говорит, что у него не было нераскрытых убийств. На стене за ним висит рамка с фразой Уильяма Гладстона: «Покажите мне, как страна заботится о своих мертвых, и я с математической точностью измерю нежное милосердие ее народа, его уважение к праву и верность высоким идеалам».

Я отвечаю, что за прошедшие месяцы я услышала много доводов от тех, кто считает, что у него нет причины этим заниматься, однако все сводится к тому, что они пытаются помочь, пытаются делать то, что считают правильным. Они не в силах изменить ситуацию и воскресить умерших, но могут повлиять на то, как с умершими обращаются, подарить им достоинство. Я рассказываю ему о Терри из Клиники Мейо, который допоздна засиживался в своей лаборатории, чтобы вернуть лица на место после операции, хотя никто бы не заметил, если бы он этого не сделал. Мо тихо кивает и наклоняется вперед в своем кресле — разделяет нас только замок с последнего рефрижератора. «Человек заслуживает остаться личностью даже после смерти. Понимаете?»

В США нет государственного органа, который обязан после насильственной смерти убрать кровь и избавить хозяев помещения или близких от жуткого зрелища. Когда труп погрузили в машину, взяли показания, собрали отпечатки пальцев и сняли полицейскую ленту, остается только тишина и беспорядок. Кто будет этим заниматься? «Родные, знакомые, никто», — отвечает мне Нил Смидер, профессиональный уборщик мест преступления. В нем есть что-то от калифорнийского любителя травки: что бы он ни говорил, всегда чувствуется нотка «такая вот фигня, чувак». До своей теперешней работы у него отлично получалось «залезть в постель, накуриться, поторчать на пляже». Последние 22 года он убирает следы преступлений и смерти и круглые сутки на телефоне. Сейчас он сидит в засаленной забегаловке рядом со стопкой белых салфеток, одетый в чистейшую джинсовую рабочую рубашку. На переднем кармане вышит символ биологической опасности. Я спрашиваю о том, как хуже всего умереть, — он ведь это видел.

«Неподготовленным».

Большинство людей, следы которых он убирает, были именно неподготовленными. Они не ожидали, что их убьют, не ожидали умереть во сне и медленно разлагаться, пока не придет время платить за жилье, не ожидали, что в жизни все будет настолько неправильно. Каждую пару минут его телефон пищит и вибрирует, возвещая о новом заказе. Он не обращает внимания. Это невысокий мужчина с аккуратной стрижкой и в безупречно чистых очках — за время нашего разговора он их несколько раз протирает и просит у официантки еще одну пачку салфеток. Та приносит штук десять. Дважды он тянется вперед и берет одну из них, чтобы прибрать невидимый беспорядок. Он громкий и напористый, но шипение гриля заглушает некоторые слова, и ему приходится повторяться. Люди оборачиваются в нашу сторону. «Трупное разложение», — говорит он, повышая голос. «Мозги», — повторяет во множественном числе. «Искусственный член».

Вокруг нас хромовые высокие стулья на черных металлических ножках. На них восседают объемные, одетые в синие джинсы задницы американцев, которых обслуживает девушка, сжимающая кофейник в пальцах, тянущихся еще на пару сантиметров акриловыми ногтями цвета морской волны. Одноглазый хромой мужчина облокотился на стойку из декоративного пластика. Пожилая пара вытирает друг у друга жир от бургера — побочный эффект машинального похлопывания по спине в знак одобрения. Пол в шахматную клетку, банка с мятными конфетами в шоколаде по 25 центов. Маленький телевизор не показывает ничего.

«На месте убийства почти всегда есть три вещи, — говорит он, поднимая пальцы вверх и загибая их, как лица в игре “Угадай кто?”. — Порно и какие-нибудь аксессуары для этого дела — от плеток до, хм, ну вы поняли. Что-нибудь одурманивающее — от газа до хорошей марихуаны и чего угодно. И оружие. По-настоящему отличается только сексуальный аспект. Не все кладут дилдо на комод, но оно будет. Я его точно найду». Я понимаю, что он преувеличивает. Не может быть, чтобы на месте преступления всегда был фаллоимитатор. Но он смотрит на меня таким взглядом, как будто я то ли недооцениваю, то ли переоцениваю людей. «Когда мы приезжаем, жизнь уже остановилась, — говорит он. — А они не убирались».

Компания Нила, Crime Scene Cleaners, Inc., — это черта, отделяющая кошмарные сцены от нормальной обстановки. Он как кнопка перезагрузки, благодаря которой после убийства можно выставить дом на продажу или разместить на полицейском аукционе конфискованную машину. До того как появились такие компании, людям приходилось самим ползать на четвереньках, пытаясь по возможности оттереть кровь. Теперь достаточно позвонить Нилу. Он в течение часа подъедет к тебе на своем фургончике, а ты можешь попить кофе, просто уйти, а когда вернешься, все будет выглядеть так, как будто ничего не произошло.

Я беседую с Нилом отчасти из-за его профессии, но главным образом из-за того, как именно я на него вышла. Он рекламирует бизнес так же, как все остальные, — по интернету. У компании есть свой мерч: худи, футболки и зимние шапки с логотипом Crime Scene Cleaners, Inc. Этот логотип вытатуирован у него на предплечье: гнездо черепов, а вокруг слоган компании: «УБИЙСТВО — САМОУБИЙСТВО — НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ — СЛУЧАЙНАЯ СМЕРТЬ». Его аккаунт в Instagram◊[45] — @crimescenecleanersinc — имеет почти полмиллиона подписчиков. В описании профиля указано: «НЕ НРАВИТСЯ? Я ПОМОГУ». Он публикует там фотографии до и после генеральной уборки. Проматывая ленту, я видела мелкие брызги крови и мозга, доходящие до потолка и попавшие в дымовой извещатель и на люстру. Человек застрелился из помпового ружья. Рядом — сложенный в гармошку автомобиль, вокруг осколки черепа, мозговой ствол на асфальте. Зубы. Я нашла Нила, делая то, что и всегда: искала в интернете изображения смерти. Я много лет на него подписана.