«Если бездомный — в те дни мы их называли просто бродягами — падал в Темзу и его вылавливали два-три дня спустя, труп уже успевал разбухнуть до неузнаваемости. В воде всегда так бывает», — объясняет Мо. Смерть, даже совсем недавняя, меняет внешний вид человека, поэтому полагаться исключительно на визуальное опознание невозможно и неразумно. В упомянутом отчете приведено мнение судебного патологоанатома Бернарда Найта, кавалера ордена Британской империи: даже близкие родственники часто сомневаются, ошибаются, отказываются узнавать, и это касается в том числе свежих трупов[39]. Под действием гравитации некоторые части тела сплющиваются при контакте с твердой поверхностью, тело раздувается и бледнеет, и все это в совокупности искажает черты, делает их незнакомыми. Когда в человеке угасает динамика — выражение лица, движения, взгляд, — сложно признать то, что остается.

В целом из Темзы выуживали людей того сорта, которые при жизни уже имели дело с полицией, поэтому их отпечатки пальцев имелись в базе данных и теоретически позволяли быстро провести опознание. Однако после пребывания в воде задача осложнялась: кожа у трупа покрывалась складками, как после долгого купания, и белела независимо от расовой принадлежности покойного. Отпечатки пальцев становились неразличимыми. «По этим причинам у утопленников отрезали кисти рук, — продолжает Мо, — и клали в сушильный шкаф в дактилоскопической лаборатории. Потом руки высыхали, и можно было снимать отпечатки пальцев».

В случае расследования кораблекрушения «Маркизы» эту тактику индивидуального опознания применили в массовом масштабе, причем в отношении тех, кого вряд ли дактилоскопировала полиция. Пропитавшаяся водой кожа теряла эластичность и начинала отслаиваться, дополнительно затрудняя процедуру, а в морге не было необходимого сложного оборудования — оно было в лаборатории в Саутуарке, где, в свою очередь, не было возможности работать с трупами. В итоге жертвам начали отрезать кисти, как обычным утопленникам.

Удаление рук породило целую лавину более серьезных проблем. Близких не посвящали в детали, и они не могли понять, куда делись эти части тела. В моргах, в свою очередь, не один год после кремации или похорон валялись по углам морозильных камер забытые руки. «Все добросовестно выполняли процедуру опознания, но с координацией у них было не ахти», — предполагает Мо. Его соображения находят подтверждение в расследовании Кларка. На 56 страницах разобран каждый шаг, приведший к решению отрезать людям кисти. Еще примерно 200 посвящено принципам, которыми надо руководствоваться в будущем: как опознавать тела, кто и какие полномочия имеет, как надо вести себя с семьями, лишившимися близких, что им надо говорить.

«Теперь у нас есть так называемый стандарт опознания. Обычно для этого достаточно ДНК, отпечатков пальцев, стоматологических данных — чего-то одного. Бывают, правда, ограничения и необъяснимые расхождения. Допустим, я вижу, что передо мной женщина, а из морга из-за загрязнения материала прислали мужскую ДНК. Тогда приходится рассматривать признаки всесторонне».

После кораблекрушения некоторым семьям разрешили увидеть своих близких, а некоторым в этом отказали. В похоронных бюро и полиции заявляли, что им было рекомендовано не допускать родных к трупам даже после настоятельных просьб. Ричард Шеперд узнал об этом лишь задним числом и предположил, что тот, кто принимал это решение, руководствовался ложным состраданием и был уверен, что от зрелища разложившихся тел родным станет только хуже. «Однако этот человек явно не понимал, что еще хуже их не увидеть», — заключает он в своих мемуарах Unnatural Causes[40] («Неестественные причины: записки судмедэксперта, громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела»).

Я спрашиваю Мо о том, можно ли показывать трупы. Учитывая все эти фотографии, запретил бы он родным увидеть то, что видел сам?

«В Великобритании человек имеет право увидеть труп, — подчеркивает он. — Тело может быть прикрыто, и ты просто побудешь рядом. Или тебе покажут какую-то часть или лицо. Но мы имеем дело с происшествиями, которые вызывают высокую степень фрагментации. От жертвы могут остаться крохотные частицы, поэтому мы уже на ранней стадии сообщаем родным, что тело не в самом подходящем состоянии для осмотра. Однако мы объясняем причину, это не то же самое, что отказ».

Сотрудник по связям с семьями должен честно рассказать, в чем дело. После авиакатастрофы у родных уточняют, нужно ли их уведомлять всякий раз, когда идентифицирован новый фрагмент. Вы хотите, чтобы вам звонили, когда обнаружат сорок седьмую часть, или достаточно одного звонка, когда человек опознан? Кому-то могут предложить сохранить локон, кому-то — нет. Откуда взять волосы, если не найдена голова? Из-за нехватки останков бывает невозможно провести религиозные обряды. Если не говорить о ситуации правду, семьи этого не поймут.

«После катастрофы рейса MS804 в Египте я приехал на место, где хранились останки. Шестьдесят шесть человек уместились в три бытовых холодильника с пятью выдвижными ящиками. Самый крупный фрагмент был размером с апельсин, самое большое число фрагментов одного человека — пять. С точки зрения ислама это вызвало серьезные осложнения: семьи хотели совершить омовение, а речь там шла об образце тканей в лабораторной банке. И все же опознать человека, найти какую-то его часть очень важно».

Вернемся к дню открытых дверей. После перерыва на кофе на сцену вышла Гейл Данэм — дама около 75 лет с аккуратными волнами седых волос и целой коллекцией брошей на лацканах — и красивых, и довольно аляповатых. Она весь день сидела одна: от многочисленных представителей авиалиний ее отделяло несколько стульев, и она выглядела каким-то отклонением на фоне официальных костюмов. Данэм — исполнительный директор Национального альянса и фонда по авиационным катастрофам, который был создан родственниками выживших и погибших для повышения стандартов авиационной безопасности и выживаемости, а также поддержки семей жертв. В Kenyon не скрывали восторга от ее визита. Эта откровенная, обходительная женщина понимает, как функционируют авиалинии (она сама 27 лет проработала в American Airlines), и при этом прекрасно знает, каково потерять в катастрофе близкого человека и вдобавок получить плохое отношение со стороны компании. В марте 1991 года Boeing 737–200 рейса 585 United Airlines при заходе на посадку в Колорадо-Спрингс[41] перевернулся вправо, накренился носом вниз до почти вертикального положения и врезался в землю[42]. На записи с места крушения в парке к югу от аэропорта видно черное пятно, опаленную траву и куски самолета — такие маленькие и рассеянные, как будто он испарился. Никто на борту не пережил удара: погибли два члена экипажа, три бортпроводника и двадцать пассажиров. Капитаном воздушного судна был бывший муж Данэм, отец ее дочери. Она была в системе и при этом потеряла близкого. На этот день открытых дверей она пришла только затем, чтобы прямо призвать собравшихся здесь представителей сотен авиалиний перестать говорить «Дело закрыто». Эта фраза пришла из лексикона страховых компаний и не означает ничего. Никакого закрытия не бывает. Авиакатастрофа не может кончиться.