До прихода сюда Мо 30 лет служил в полиции по всей Великобритании. Как старший следователь, он занимался убийствами, организованной преступностью, боролся с коррупцией и терроризмом. Несмотря на серьезную должность, Мо любит пошутить. Это не совсем тот легкомысленный юмор, как у балтиморских копов в сериале «Убойный отдел» Дэвида Саймона — те приклеивали ангельские крылышки к спинам мертвых наркодилеров на полицейских снимках и украшали ими рождественскую елку. Мо любит и ценит шутки, которые встречаешь в самых печальных местах. Иначе нельзя: юмор поддерживает, а здесь, в Kenyon, Мо несет на своих плечах большой груз. На складе, где мы находимся, лежат тысячи вещей, принадлежавших жильцам Grenfell Tower — выгоревшего жилого здания, которое нависало черным скелетом над западным Лондоном до тех пор, пока власти в надежде, что все будут смотреть в другую сторону, не прикрыли его гигантским брезентом. Трагедия произошла 14 июня 2017 года, но время идет, а рана никак не заживает. Тогда в огне погибло 72 человека, еще 70 было ранено, 223 спаслись. Пожар высветил политические и социальные недочеты системы на высоком и низком уровне. Пока шло расследование, работники Kenyon продолжали разбирать личные вещи и пытаться отыскать семьи по новым, временным адресам. Почти во всех 129 квартирах что-то нашлось. Из Северного Кенсингтона для обработки, очистки и последующего обращения сюда привезли приблизительно 750 тысяч предметов, собранных в коробки. Когда я посетила Kenyon в 2019 году, работа шла уже два года.

Ранее я видела, как Мо объясняет силу и важность личных вещей тем, кому потом придется объяснять то же самое людям, имеющим власть распоряжаться, стоит ли раскошеливаться на их возвращение. Личные вещи, по его словам, — это не просто какое-то барахло. То, что было у человека в момент, когда он встретил свой конец, начинает нести в себе огромный эмоциональный груз, и не нам судить, насколько он велик. Местные власти традиционно не слишком беспокоятся на эту тему: полиция может запихнуть вещи в шкаф и забыть или передать их кому-то, кто поступит аналогичным образом. (Я когда-то работала с журналистом, который занимался расследованиями и держал в ящике стола пакет с одеждой жертвы убийства. Он собирался ее вернуть, но всегда находились дела поважнее.) Смерть меняет все не только для умершего и его родных — меняются и предметы в доме. Мэгги Нельсон писала в книге The Red Parts («Красные части: автобиография одного суда»), повествующей об убийстве ее тети и последующем судебном процессе, что они превращаются в талисманы.

Мо проводит меня мимо стеллажей с вещами, найденными в том сгоревшем здании. Ящики уходят куда-то в высоту. «Раньше тут все было битком набито», — поясняет он, хотя я бы сказала, что склад и сейчас не назовешь пустым. Может быть, когда-то вещей было гораздо больше, но они по-прежнему занимают большую часть пространства. На полках выстроились тысячи картонных коробок, а то, что в них не помещается, отсортировано и сложено у стены. Там стоят велосипеды, от детских BMX до взрослых гоночных, коляски, качалки с погремушкой, в которые кладут младенцев, чтобы они отвлеклись и затихли. Чемоданы. Высокие детские стульчики, подписанные и неподписанные. В передней части склада расположен отдел обработки. Сотрудники Kenyon выясняют, хотят ли родные вернуть предмет, будь то игрушечная машинка, штаны от пижамы или монета, и надо ли его предварительно очистить. «Если бы вы пришли к нам раньше, вы бы увидели бельевые веревки, протянутые через проход», — улыбается он, разводя руки как огородное пугало. Перед днем открытых дверей тут устроили поспешную уборку. На полках стоят бутылочки чистящих средств, фены, множество утюгов. Чуть в стороне от этой зоны — фотографическая комната, где на разлинованных листах A4 в клетку показано, как снимать различные предметы, от авторучек до лифчиков. У свитера, например, надо сложить один рукав и расправить другой.

Вернувшись в приемную, я листаю подшивку с «личными вещами неустановленных владельцев». Они были собраны после других катастроф и сфотографированы здесь, но так и не нашли своих обладателей и продолжали ждать на своих местах с присвоенным идентификационным номером. Гости, пришедшие на день открытых дверей, едят с бумажных тарелок треугольные сэндвичи и суетятся у офисного водонагревателя, а я начинаю чувствовать, что эти вещи с систематическими кодами начинают меня преследовать. Сама толщина этой подшивки, тысячи объектов, наполненных смыслом для кого-то безымянного и потерявших теперь этот смысл. Очки для чтения в черепаховой оправе — она деформировалась от огня, взрыва или и того и другого. Ключи к домам и Alfa Romeo, карточки с молитвами. Вытащенный из океана вздувшийся роман Иэна Рэнкина.

Если с родными удалось связаться и они абсолютно уверены, что не хотят получить предмет обратно, его — что бы это ни было — нужно сделать неузнаваемым, прежде чем выбросить. Мо ведет меня в заднюю часть склада, в другой отдел. Шестеро сотрудников в белых комбинезонах, защитных лицевых щитках и перчатках разбивают молотками видеокассеты 1990-х годов. В руке мелькает аккуратная подпись фломастером и тут же отправляется в небытие. Вокруг железо бьется о пластик, куски разлетаются и приземляются рядом со мной. Мо кричит какую-то шутку по поводу того, что тут платят за снятие стресса, но из-за шума его плохо слышно. Я вижу серии «Друзей», записанные поверх серий «Таггерта». Я вижу кассеты в точности как те, что лежат у меня дома и содержат бесценные детские записи. Среди осколков валяется диск Бритни Спирс.

Через три месяца после того, как пожар был потушен, работники Kenyon, прочесывающие пепелище почерневшей башни, наткнулись на аквариум. Каким-то чудом семь рыбок в нем оказались живы — несмотря на отсутствие еды, электричества для аэрации и двадцать три дохлые соседки, плавающие над ними кверху брюхом. Компания связалась с людьми, жившими в этой квартире, но в текущей ситуации для аквариума места не нашлось. С благословения прежних владельцев один из сотрудников «усыновил» рыб. Они даже сумели размножиться, и пепел сгоревшего дома породил что-то совершенно невероятное — малька.

Его назвали Феникс.

Когда Мо поступило предложение работать в компании, он был отставным полицейским и даже не задумывался о такой роли. Однако 20 лет назад ему довелось принимать участие в операции, которая задала текущий курс.

Шел 2000 год. После 11 недель бомбардировок Югославии — сомнительной операции НАТО, призванной окончить войну в Косове, — в страну начали прибывать зарубежные специалисты для расследования преступлений. По отчетам разведки было известно, где находятся массовые захоронения, и командам судебных экспертов оставалось провести эксгумацию, вскрытие и, возможно, опознание, чтобы вернуть семьям останки близких. В какой-то момент срочно понадобился человек на пять недель работы. Мо тогда занимался расследованиями убийств, точнее говоря, нераскрытых убийств. Он привык ходить на вскрытия, привык быть собранным и умел устанавливать компьютерные системы, необходимые для организации огромного предприятия. Эти навыки делали его хорошим полицейским и одновременно идеальным кандидатом для такого рода командировки. «Я вылетел на место, получил ключи от лендровера, и на следующий день мне прислали тридцать человек для брифинга». Когда он мне об этом рассказывает, глаза у него расширяются, хотя косовские могилы кажутся бесконечно далекими от Хендона в северном Лондоне. «Боже мой!» — восклицает он.