– Я не люблю, когда меня торопят. Не люблю никуда спешить, – капризно возразил сквайр. – Такие важные вопросы требуют самого тщательного изучения. Тем не менее, – добавил он, заметив на лице Эдварда Косси признаки нарастающего раздражения и не имея ни малейшего намерения упустить эту возможность, хотя он и предпочел бы растянуть переговоры еще на пару недель, хотя бы только ради того, чтобы насладиться иллюзорным обладанием такой внушительной суммой денег. – Тем не менее, поскольку вы так настаиваете, я, говоря начистоту, не вижу никаких возражений против того, чтобы вы взяли закладные на упомянутых вами условиях.

– Отлично, мистер де ла Молль. Но у меня есть одно условие, и оно единственное, какое я вынужден присоединить к моему предложению, а именно, что мое имя не будет упомянуто в связи с ним. Я не хочу, чтобы «Косси и сын» знали, что я взял эти закладные себе. Более того, для меня важно, чтобы мое имя не упоминалось, и если это произойдет до завершения сделки, я отзову свое предложение, и если это произойдет, потом я потребую возврата средств. Ссуда будет выдана клиентом мистера Квеста. Вы меня поняли?

– Хм, – сказал сквайр, – мне не очень нравится эта секретность, но, тем не менее, если вы настаиваете, я не буду возражать.

– Очень хорошо. Тогда я полагаю, что вы официально напишите «Косси и сыну» и сообщите им, что в скором времени получите деньги для выплаты наложенных ими взысканий и просроченных процентов. А теперь я думаю, мы достаточно поговорили о деле, и теперь с вашего позволения я пойду засвидетельствую свое почтение мисс де ла Молль.

– О боже, – сказал сквайр, прижимая руку ко лбу, – вы так ужасно торопите меня. Я толком не знаю, где я. Мисс де ла Молль сейчас дома нет. Я видел, как она выходила с мольбертом. Сядьте, и мы поговорим об этом деле чуть больше.

– Нет, благодарю вас, мистер де ла Молль, я и так вынужден говорить о деньгах каждый день моей жизни. Мне скоро станет тошно от этих разговоров. Квест уладит все детали. До свидания, и не зовите слугу, я сам найду свою лошадь. – И, пожав старику руку, Косси удалился.

– Все понятно! – сказал старый джентльмен, когда его гость ушел. – Он спросил про Иду. Теперь понятно, что ему нужно на самом деле. Какой, однако, странный способ начать ухаживания, и если только она узнает, боюсь, как бы это не вышло ему боком. Ида не из тех женщин, которых можно получить за деньги. Она в состоянии позаботиться о себе сама, это точно. В любом случае, дело сдвинулось с мертвой точки, вот только мне почему-то совсем не нравится этот молодой человек. Что-то с ним не так. Кажется, я понял! Он не совсем джентльмен. А сейчас я должен найти этого увальня Джорджа. – И с криком «Джордж» сквайр бросился к входной двери, и так долго и зычно звал слугу, что весь замок огласился эхом его криков, а фазаны в лесу испуганно заверещали.

Спустя некоторое время в ответ на его крики издалека донесся голос «Иду, сквайр, иду», а затем появилась и долговязая фигура Джорджа, стремительно шагавшего по тропинке сада.

– Ну как? – спросил сквайр, который после разговора с Косси пребывал в приподнятом настроении. – Нашли своего малого?

– Нет, сквайр, то есть мне пришлось как следует погоняться за ним, и только я увидел его на дереве, как вы разорались, да так громко, что он чуть не свалился с него. Пришлось сказать ему, чтобы он вернулся на следующей неделе или через еще одну.

– Все понятно. Но я бы советовал вам, Джордж, проявлять больше уважение к благопристойному английскому языку и к имени Создателя. Кстати, вчерашний пастор вновь говорил мне, что давненько не видел вас в церкви. Это воистину возмутительно. Вы самый закоренелый нарушитель заповедей. Но довольно тратить попусту мое время. Ступайте и займитесь своими делами. Впрочем, стоп на минутку, не хотите ли пропустить стаканчик?

– Что ж, спасибо, сэр, – задумчиво ответил Джордж, – мы сегодня только и делали, что говорили, так что я не против, а, что касается этого пастора, прошу прощения, то пусть он лучше занимается своими делами, а меня оставит в покое.

Эдвард Косси выехал из замка далеко не в лучшем расположении духа. Начнем с того, что сквайр и его снисходительные манеры ужасно раздражали его, настолько, что пару раз в ходе разговора он был готов отозвать свое предложение, и ему стоило немалых усилий над собой не сделать этого. Несмотря на все жертвы и денежные риски, которым он подвергал себя, выкупая эти закладные, а они были весьма значительны даже для человека его возможностей, его не оставляло ощущение, что одолжение делают именно ему, а не он сам кому-то. Более того, от старика исходило чувство собственного превосходства, явное признание той пропасти, которая некогда отделяла джентльмена от предпринимателя, который разбогател, давая деньги в рост, что тем более раздражало, ибо зиждилось на твердом факте, и Эдвард Косси это понимал.

При всех слабостях и странностях старика, любой мало-мальски проницательный человек не сумел бы провести сравнение между разорившимся сквайром и молодым банкиром, который в скором времени унаследует от полумиллиона до миллиона фунтов стерлингов. Первый был представителем, хотя и несколько взбалмошным, всего лучшего, что имелось в старом добром английском джентльмене, – класс, который сейчас так быстро исчезает и которому наша страна во многом обязана своим величием.

Его эксцентричность была чем-то вроде блуждающих огоньков, показывавших неожиданные высоты и глубины его характера – любовь к родной стране и ее славе, уважение к религии отцов, преданность идеалам и готовность постоять за правое дело. Живи он в другое время, как некоторые из старых Буасси и де ла Моллей, обитавших в Хонэме до него, он, вероятно, сложил бы голову в крестовых походах или в битве при Кресси, или, возможно, более бессмысленно, защищая своего короля при Марстон-Муре, или как тот последний, но один из истинных де ла Моллей, который, даже стоя на коленях во дворе своего замка, бросал вызов своим врагам, пытавшимся вырвать из него секрет.

В настоящее время таких возможностей для людей его склада почти не осталось, и как следствие, они, возможно, вымирают, уходя из века, который им не подходит, причем в первую очередь – самые яркие их представители. Было бы куда легче иметь дело с джентльменом, подобным сквайру в этой истории, сумей мы снять со стен его вестибюля одни из висевших там доспехов, надеть на него и дать ему в руки висящий без дела под часами двуручный меч, который в последний раз сверкал в битве при Флоддене, и в конце увидеть, как он умрет, как то положено верному рыцарю на глазах у своих слуг, со старинным боевым кличем «Деламоль-Деламоль!» на устах. Ибо, как таковой, он – ходячий аристократический анахронизм, сущность, неспособная иметь дело со стихиями нашего продвинутого и в некотором смысле выхолощенного века. Его телу надлежало быть там, где и его сердцу – в прошлом. Какой у него шанс против Квестов в этой вежливой эпохе политической экономии и копеечных бумаг?

Неудивительно, что даже при всех его тридцати тысячах фунтов Эдвард Косси ощущал свою неполноценность по сравнению с этим ходячим олицетворением вещей, которых больше нет. Ибо здесь у нас другая порода. Ювелиры два столетия назад, затем банкиры из поколения в поколение, денежные пчелы, искавшие богатства, подсчитывавшие и копившие его от десятилетия к десятилетию, пока, наконец, золото не стало для них тем же, что честь для людей благородного происхождения – основополагающим принципом, и звон гиней и шелест банкнот воспламеняли их кровь так же, как лязг оружия или трепещущее на ветру знамя с тремя золотыми ястребами, пылающими на солнце, что когда-то воспламеняли сердца Буасси, Дофферли и де ла Моллей, и сердца их бились в такт той мелодии, с которой Англия завоевывала мир.