В целом, Фрейд, конечно, прав — наша тревога в значительнойстепени обусловлена недостатком ощущения любви со стороны наших родителей.Хотя, конечно, дело не в сексуальной любви и даже не столько в недостатке любвикак таковой, а в ощущении недостатка этой любви, что, согласитесь, далеко неодно и то же. Вполне возможно, что родители любили нас, и в этом я почти несомневаюсь (за исключением редких и чрезвычайных случаев), но, по всейвидимости, ого делали это не так, как было нужно, чтобы мы чувствовали себялюбимыми.

Наши родители — живые люди, и они совершают (совершали)естественные для людей ошибки. Если бы они были роботами, то их поведениевсегда было бы одинаковым, и нам было бы легче сформировать определенную модельповедения. Но они не роботы, так что временами у них было хорошее настроение,были силы и время, а потому они обеспечивали нам ощущение комфорта и счастья;когда же у них было плохое настроение, когда им не хватало на нас ни времени,ни сил, они, сами того не ведая, повергали нас в пучину детских переживаний иразмышлений, которые стали оплотом наших последующих тревог и комплексов.

Если бы наши родители знали о том, что значат для нас ихдействия и поступки, то, вероятно, ситуация была бы иной. Но откуда им было этознать, если ни программ обучения, ни сертификатов на выполнение родительскихфункций в нашей культуре не предусмотрено? Они двигались по наитию и далеко невсегда попадали «в десятку». Впрочем, даже если бы такой «образовательныйстандарт родителя» и был бы введен, я не уверен, что это решило бы всепроблемы, поскольку для достижения оптимального результата им все равнонедоставало бы способностей медиумов и тонких психологов. Действительно, какспрогнозировать результат того или иного своего воспитательного маневра, еслиты не знаешь точно, что именно происходит в этот момент в голове твоегоребенка?

Ошибки наших родителей — вещь абсолютно нормальная, хотя этаконстатация вовсе не снимает вопроса. В детстве мы пережили массу самыхразнообразных психологических травм и стрессов, ни одна из них не прошлабесследно, а потому наши тревоги и неуверенность можно считать «нормальными».Впрочем, я не думаю, что это, в свою очередь, снимает вопрос о необходимостиисправлять эту «норму».

И если мы хотим это сделать, общие рекомендации, конечно,здесь не помогут. У каждого из нас своя история, и потому рекомендацииспециалиста должны быть индивидуальными. Однако знание причин нашихпсихологических проблем, о чем мы и ведем речь в книгах серии «Карманный психотерапевт»,— это уже, как минимум, половина дела. Сейчас я попытаюсь сформулироватьнекоторые, на мой взгляд, очень важные положения, касающиеся чувств тревоги инеуверенности. Понимаю, что мне не удастся ответить на все вопросы и помочькаждому из моих читателей, но все же мы продвинемся чуть дальше уже сделаннойнами половины дела.

Невротик похож на человека, который смотрит ввфх на Б(та,дает ему мудрые рекомендации, а потом доверчиво ожидает, как Господь будет всоответствии с этими его советами управлять им. Он распят на кресте своейфикции.

Альфред Адлер

Беззащитность: пути выхода

Возможно, весь предыдущий разговор кажется недостаточноконкретным, слишком общим. Я вынужден за это извиниться, но, поверьте, иначе онбы вообще не получился. Передо мной стояла задача обозначить сам факт проблемы,а вовсе не описать все возможные варианты и нюансы ее проявления. Этонереально, да я и не особенно-то верю каким-либо классификациям (они способнывыполнить лишь техническую функцию, но не более того). Однако же главнаяпричина избранного мною образа повествования в другом — проблема, о которой мыговорим, едина для всех нас по своей сути, но при этом в жизни каждого человекаона приобретает особенные черты. Поэтому я и сконцентрировал свое внимание насамом факте проблемы, а не на отдельных ее деталях. Сейчас я попытаюсь,впрочем, разложить все по полочкам. И полочек этих, как я полагаю, три: нашаглубокая внутренняя тревожность, наше недоверие к другим людям и собственнаянеискренность и, наконец, чувство одиночества и сострадание самим себе.

Глубокая внутренняя тревожность

Основная проблема человека, насколько я вижу, мысленнопросматривая свой психотерапевтический опыт, заключается в феномене тревоги. Ноона — наша тревога — отнюдь не однородна. Сейчас же речь идет только о самойглубокой, самой потаенной ее части.

Мы живем так, словно бы не верим в свои силы, словно бы влюбой момент все может обвалиться, рухнуть, что нам не на что надеяться, не вочто верить. И именно поэтому в нас силен страх смерти, именно поэтому нам такхочется найти нечто, во что можно верить всем своим существом, именно поэтомумы всю жизнь ищем человека (или подсознательно надеемся найти), который быпонял нас целиком и полностью, который любил бы нас за то, что мы есть.

Этим человеком является наш «подсознательный родитель». Нетот, который имелся (или имеется) у нас в наличии, а тот, каким он был понашему восприятию до тех пор, пока нам не исполнилось три года. По сути, этотвиртуальный, подсознательный родитель — не кто иной как бог. Быть может, этозвучит парадоксально, но все же давайте поразмыслим над этим утверждением.Итак, мы ждем того, кто примет нас такими, какие мы есть, при этом он будет кнам несказанно добр и потому беззаветно любим нами. Чем не бог — любящий,любимый и всепрощающий?

Теперь дальше. Он — это искомое существо — должен оберегатьнас (или, иначе говоря, мы должны чувствовать себя с ним абсолютнозащищенными), давать нам ощущение свободы (а точнее сказать — уверенности втом, что наши поступки лишены риска). Нам остается вспомнить заветное «спаси исохрани!», а также гарантии «счастия небесного» взамен на преданную ибеззаветную любовь. Иными словами, мы ждем от него вечной жизни. Ну бог или небог? Я думаю, что бог.

Наконец, он — этот искомый — должен быть тем, в кого хочетсяверить, чью безраздельную щедрость и непогрешимость хочется ощущать. Причемдаже слово «вера» не кажется здесь вполне подходящим, оно недостаточно весомо.Ведь нам хочется даже не верить, а знать, то есть испытывать ничем неомраченную, непререкаемую уверенность, «сознание факта». Мы хотим не толькотого, чтобы это наше знание было лишено сомнения, нам хочется, чтобы у нас небыло бы даже самой возможности усомниться — «абсолютное сознание». И так можноверить только в бога, которого ты ощущаешь всем своим существом.

Все это было в нашем младенчестве, а если и не в младенчестве,то хотя бы в утробе нашей матери, но было, и было обязательно. Потом это ушлобезвозвратно, мы сначала усомнились, потом разуверились, наконец, поняли, чтозаблуждались. Все, на что мы надеялись, все, что казалось нам незыблемым инесомненным, пало и разрушилось. Из Рая мы попали в Ад, и миг этого падениястал нашим великим испугом, след от которого шлейфом тянется по всей нашейжизни.

Глубокая внутренняя беззащитность — вот то, что знакомокаждому рожденному человеческому существу. Сможем ли мы преодолеть это чувство?Хватит ли в нас силы отказаться от мечты, от поиска бога, которого нет, которыйлишь реминисценция нашего детского переживания счастья? Каждому из нас надлежитответить на этот вопрос. И прежде чем мы сделаем это, несколько соображений,если позволите...