Её желания и цели (в людских глазах), конечно, неуловимы, но даже там, где с жалкой натяжкой они могут быть отдаленно соотнесены с человечьими, эти желания и цели кажутся убийственно переменчивыми, потому что время течет для Неё несоразмерно стремительней в сравнении с самым быстрым человеческим временем. (И это при том, что Она бессмертна. Та еще пыточка.)

Она очень живая, а поэтому цели Её, из-за мельканья Её противоречивых прихотей, мало ясны Ей самой. (Хотя иногда Ей и кажется, что они для Неё ясны.) И в связи с этим, последним, я совсем не знаю, кто ж я таков в сбивчивых Её планах. (Планы Её сбивчивы — результаты всегда гармоничны.) Что я Ей никакой не «сын», об этом и речи нет. Но, кстати, сказать, и не пасынок. Вовсе не пасынок. По крайней мере, я так не чувствую.

Она, как и я, поставлена в условия постоянной борьбы. Она тоже размахивает кулаками. И, для смягчения этого процесса, Она, возможно, вынуждена писать жалобы, апелляции, ходатайства, объяснительные записки… Кому? Я не знаю. Но только мне кажется, что я, в поте, соплях и крови скачущий по тесной площадке ринга, — это всего лишь иероглиф — нет, меньше: это некая запятая (с должным количеством пошедших на нее чернил), — спермотообразная запятая в одном из Её Текстов. Каких? Ну, скажем, в записке к сапожнику с просьбой об отсрочке долга.

12

Конечно, проснуться я могу лишь в сон. Во сне я слышу шуршащие голоса, которые меня утешают — хотя бы уж тем, что мало соотносятся с явью. Но мне не удается перетащить их оттуда — сюда. На границе миров они исчезают. Может быть, это к лучшему: прекрасная дочь Морского Царя, выуженная на берег, вмиг обернулась чудовищем. И всё-таки один раз за всё время, что я провалился сюда, в чуждое мне пространство, — один-единственный раз — мне удалось перетащить оттуда целую фразу, внятно произнесенную голосами. Фраза была такая:

окна: шторы вперемешку с ветром

Во сне я бодрствую, упиваюсь любовью, гибну от ненависти и даже принимаю решения. Но, видимо, я устаю жить такой перенасыщенной жизнью. И тогда, заснув, вновь выпадаю в явь. Кто же мне виноват? В яви мне не ведомы окна. Ветер мне не доступен.

Беспрерывный ринг отнимает последние капли моих сил, а мне говорят: надо махать кулаками быстрее. Активней, активней. Энергичней. Целенаправленней.

Так говорят они.

«Они»? Выслушай и сделай наоборот.

Надо замедлить время. Просто замедлить. Затормозить. Свести его скорость к нулю. Остановить. Это так ясно!

Если я не размахиваю кулаками, меня нет — и времени тoже не существует.

Почему я размахиваю кулаками? Потому что токи-импульсы в потоке времени дергают мои руки. Хаотично. С помощью прочных веревочек. Если б не те токи-импульсы, я пребывал бы в покое. А времени было бы нечем себя проявлять, если б оно не дергало за веревочки. Время проявляет себя единственно через движение, и других путей обнаружить, овеществить, воплотить себя у него нет. Значит, оно зависимо. Значит, оно не всесильно. Более того, если время зависит лишь от одной причины, значит, оно легко уязвимо. (Бессильно?)

Поток времени хлещет с напором, но он и бездвижен. Его токи-импульсы, то есть струи этого русла, имеют двойственную природу. Они живые, подвижные — и они полностью мертвые. Надо суметь подставить себя той стороне их природы, где эти струи мертвы.

Сейчас он ударит меня. Я рухну и буду лежать не шевелясь. Он бьёт. Я падаю и, может быть, впервые праздно, да, именно праздно, смотрю вверх. «Раз», — громко говорит судья и выбрасывает один палец.

Это бывало и прежде. Это было всегда. Но прежде я делал попытки встать. Ползал на карачках. Позволял им брызгать мне чем-то в лицо. Приводить в чувства. Снова калечить. Этого больше не будет. Я закрываю глаза.

«…два!.. …три!.. …четыре!..»

Я погружаюсь в глубины ласковой теплой воды. Телу легко и уютно.

«…пять…» (Как сквозь толщу реки.)

Телу укромно. В маленькой беличьей шубке, тело блаженствует под защитой заснеженной ели. (Откуда было мне ведать блаженство? Ничего другого не зная?)

Черно-белый, чуть с желтизной старого фотографического снимка, лес.

«…шесть… …семь… …восемь…»

Звук слабо бьётся в темное, словно закрашенное стекло. Удаляющийся, гаснущий голос. Главное, ничего не делать… не шевелиться… это главное условие… главное условие… чего?.. не думать… всё будет само… всё сделается само… всё устроится… когда ничего не будет… тогда будет всё… «…девять… десять…»

Я знаю, что сейчас будет.

«Stop!!!» — крикнет судья, грохнет взрыв — и вихрь, бунтующий вихрь, всей массой, как черный океан неба, хлынет в пробоины моего тела; время, жалко цепляясь за обломки моей скорлупы, вступит в яростную агонию; вихрь и огонь будут пожирать друг друга, круша стены аорты, гулкие коридоры сосудов, глазное дно, балки костей, с хрустом сминая опорный хребет, сметая, как накипь, крышу.

А я останусь по другую сторону век. Не зная еще, проснулся ли наконец там, где покой несменяемо вечен. Но даже если он снова, в который уж раз, преходящ, я буду счастлив. Отчаянно счастлив. Лежа в бесценном покое. Блаженствуя. Не шевелясь.

^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^

…Я смотрел на ангелов, думая, что осознание людьми своей принадлежности к той или иной породе тоже ничего бы не изменило. Я имею в виду, осознание этого с рождения. Вообще Новое Знание не меняет в человечьем биоценозе ровным счетом ничего. Новые технологии: быстрее убивать, больше жрать. Дискуссии: возможность доказать существование Бога научно. Я лежу и вижу моих ангелов. Нужны ли мне научные доказательства? Ну, их видят не все. Не у всех, правда, они вьют гнезда по углам комнаты — да, это так. Но остаются звериные чувства живых. Жарко. Холодно. Больно. Сладко. Нужны ли чувствам — научные доказательства?

Мне не на что отвлечься. Мне нечем рассеяться. У меня, конечно, нет телевизора. Книги не рассеивают. Хорошие — потому что хорошие. Плохие — потому что плохие. Впрочем, плохих у меня почти никогда и не было. А телевизор побывал единственный день: когда я смотрел кассету с вампирами.

Что покажет мне телевизор? Новости? Какие такие новости? Убили, убивают, убиты, будут убивать. Это, что ли, и есть — новости?

Научные технологии: купите унитаз с электронным оснащением. За ручку дергать не надо, кнопку нажимать тоже не надо: смывает сам! Урра! Экономия: секунда времени. Секунда земного времени, это немало! Наполеон за секунду… если бы ему добавили секунду… ах, мне бы секундочку!.. и т. п.

И на что же мы употребим свою бесценную — сэкономленную на прогрессивном унитазе — секунду? Мы что, женщину, что ли, дополнительно поцелуем? Да ничего подобного. Получше прицелимся, чтобы лучше убить. Что значит «лучше» убить? «Лучше» — значит прогрессивней. «Прогрессивней» — значит более массово, более эффективно, менее энергоемко. Сэкономим целый килоджоуль энергии! Как используем сэкономленный килоджоуль? На создание сверхпрогрессивного унитаза.