возвращаются, чтобы устранить вред, но не всегда. Сказать тебе, как они принимают решения?

– Должно быть, это страшная тайна, – предположил я.

– Конечно, Гаспери, но ты мне симпатичен, и к тому же в моем преклонном возрасте в меня вселился дух авантюризма. Так что я тебе все равно расскажу. – (Сколько ей было, тридцать пять? В тот момент она показалась мне на удивление вымотанной.) – Итак, вот их критерий: они возвращаются в прошлое и устраняют ущерб, только если последний затрагивает Институт Времени. Что я собой представляю, Гаспери? Как бы ты меня описал?

Это показалось мне ловушкой.

– Я…

– Да ладно, – сказала она, – выкладывай. Я – бюрократ. Отдел кадров – это бюрократия.

– Хорошо.

– Равно как и Институт Времени. Головной научно-исследовательский университет на Луне, обладающий единственной действующей машиной времени, тесно взаимосвязанный с правительством и правоохранительными структурами. Даже одно из этих обстоятельств неизбежно влечет за собой мощную бюрократию, как ты думаешь? Тебе следует осознать то, что бюрократия – это организм, а первостепенная задача любого организма – самозащита. Бюрократия существует ради самозащиты. – Она смотрела на тот берег реки. – Мы жили на третьем этаже, – показала она. – Балкон с плющом и розами.

– Красиво, – сказал я.

– Не правда ли? Послушай, я понимаю, почему тебе хочется работать в Институте Времени, – сказала она. – Казалось бы, сногсшибательные возможности. Не сравнить с карьерным ростом в отеле. Но знай, как только Институт получит от тебя, что ему нужно, тебя вышвырнут вон. – Ее речь звучала так небрежно, что мне показалось, будто я плохо ее расслышал. – Мне пора на встречу, – сказала она. – Твоя смена примерно через час. – Она повернулась и оставила меня там.

Я оглянулся на жилой дом. Мне довелось побывать в одной из квартир в этом здании на вечеринке много лет назад. Я тогда изрядно выпил, но запомнил сводчатые потолки и просторные комнаты. Мне не давала покоя одна мысль – в случае провала в Институте Времени я не смогу сказать, что меня не предупреждали.

Но я сгорал от нетерпения. Я вернулся к отелю, и оказалось, я не могу войти. Отель остался в прошлом. Я же хотел в будущее. Я позвонил Ефрему.

– Можно мне начать досрочно? – спросил я. – Я знаю, что гостиницу следует уведомить за две недели, но не могли бы начать обучение прямо сейчас? Вечером?

– Годится, – ответил он. – Через час подъедешь?

8

– Чаю? – спросил Ефрем.

– Да, пожалуйста.

Он что-то напечатал на своем устройстве, и мы сели за стол для совещаний. Внезапное воспоминание: пьем чай со специями и молоком с Ефремом и его матерью после школы у них на квартире, которая была лучше нашей. Его мать могла работать на дому, насколько я помнил. Она смотрела на экран. Мы с Ефремом что-то учили, значит, это было перед экзаменами, в тот период, когда я экспериментировал: а) с чаем; б) и пытался стать примерным учеником. Я хотел было напомнить ему об этом – «А помнишь?» – когда в дверь позвонили, и вошел молодой человек с подносом, который он с кивком оставил на столе. «Чай со специями реален», – сказал я про себя, и меня осенило: Ефрем помнит этот стародавний эпизод, потому что он угощал меня таким чаем, когда я приходил к нему.

– Угощайся. – Ефрем протянул мне дымящуюся кружку.

– Почему Зое не хотелось, чтобы я здесь работал?

Он вздохнул.

– Несколько лет назад у нее случились неприятности. Подробностей не знаю.

– Нет, знаешь.

– Да, знаю. Послушай, это только кривотолки, но я слышал, что она влюбилась в путешественника, который взбунтовался и затерялся во времени. Вот буквально все, что я знаю.

– Нет, не все.

– Буквально все, что не засекречено, – сказал Ефрем.

– Как можно затеряться во времени?

– Допустим, ты преднамеренно суешь нос в ход истории. Институт Времени может решить не возвращать тебя в настоящее время.

– Зачем кому-то преднамеренно соваться в ход истории?

– Именно, – ответил Ефрем. – Не суйся, и все будет хорошо.

Он склонился к пульту управления в стене, и в воздухе между нами зависла историческая последовательность чьих-то фотографий.

– Я разрабатываю для тебя план расследования, – начал он. – Мы не хотим засылать тебя в самый центр аномалии, потому что не знаем, что она из себя представляет или насколько опасна. Мы хотим, чтобы ты побеседовал с людьми, которые, как нам кажется, ее видели.

Он увеличил очень старую черно-белую фотографию встревоженного молодого человека в военной форме.

– Это Эдвин Сент-Эндрю, который испытал нечто в лесу в Кайетте. Ты его навестишь и попробуешь разговорить.

– Я не знал, что он был солдатом.

– Во время разговора с тобой он еще не солдат. Ты будешь говорить с ним в 1912 году, а потом он отправится на Западный фронт и хлебнет лиха. Еще чаю?

– Спасибо. – Я понятия не имел, что такое Западный фронт, и надеялся, что об этом расскажут во время моей подготовки.

Мановением руки он смахнул временную последовательность в сторону, и передо мной возник композитор из видеофильма, который показывала Зоя.

– В январе 2020 года, – продолжал Ефрем, – художник по имени Пол Джеймс Смит давал концерт в сопровождении видеофильма, и, кажется, на этом видео появляется аномалия, которую описывал Сент-Эндрю за сто лет до этого, но мы не знаем, где именно снималось видео. У нас нет полной видеозаписи его концерта, только клип, который тебе показала Зоя. Тебе надлежит с ним поговорить и выведать, что возможно.

Ефрем снова смахнул картинку, и я увидел фотографию старика с закрытыми глазами, играющего на скрипке в воздушном терминале. – Это Алан Сами, – сказал Ефрем. – Он несколько лет играл на скрипке в воздушном терминале в Оклахома-Сити около 2200 года, и мы считаем, именно эту мелодию упоминает Оливия Ллевеллин в «Мариенбаде». Ты поговоришь с ним и все подробно разузнаешь об этой мелодии. Все, что возможно. – Он прошел по шкале времени, и появилась Оливия Ллевеллин, любимая писательница моей мамы, давешняя хозяйка дома, в котором жила в детстве Талия Андерсон. – А это Оливия Ллевеллин. К сожалению, никто не хранит записи с камер видеонаблюдения на протяжении двухсот лет, так что нет свидетельств того, что довелось испытать (или не испытать) Оливии Ллевеллин до сочинения «Мариенбада». Ты побеседуешь с ней во время ее последнего книжного тура.

– Когда был ее последний книжный тур? – спросил я.

– В ноябре 2203 года. В начале пандемии SARS‑12. Не волнуйся, ты не заразишься.

– Я никогда об этом не слышал.

– Нас еще в детстве от него привили, – сказал Ефрем.

– А другим следователям будет поручено это дело?

– Нескольким. Они будут рассматривать дело в