– Ты сказал «обычно», – заметил я.

– В нескольких случаях, – сказал Ефрем, – мы не смогли определиться с выводами. – Было видно, что это его беспокоит.

– Вы разыскиваете что-то конкретное? – спросил я.

– Мы разыскиваем не что-то одно. – Он помолчал. – Что касается расследования аномалий, – продолжил он, – это непрерывный поиск ответа на вопрос, живем ли мы внутри симуляции.

– Ты считаешь, что да?

– Существует некая группировка, – сказал он, подбирая слова, – в нее вхожу и я, которая считает, что путешествие во времени работает лучше, чем следовало бы.

– Что это значит?

– То, что петель меньше, чем можно было бы ожидать в разумных пределах. Иногда мы изменяем ход истории, а затем ход истории как бы сам себя ремонтирует, что не укладывается у меня в голове. Каждый раз, когда мы отправляемся в прошлое, ход истории должен необратимо изменяться, но этого не происходит. Порой события как будто изменяются, чтобы скомпенсировать вмешательство путешественника во времени, чтобы спустя поколение все выглядело так, словно путешественника и в помине не было.

– Ничто из этого не доказывает наличие симуляции, – быстро отреагировала Зоя.

– Да. По вполне очевидной причине, – сказал Ефрем, – это трудно доказать.

– Но можно приблизиться к доказательству, если выявить сбой в симуляции, – добавил я.

– Да, совершенно верно.

– Гаспери, – сказала Зоя, – я знаю, что это увлекательно, но это тяжелейший труд.

– У нас с Зоей есть разногласия относительно Института Времени, – заметил Ефрем. – Сказать по правде, у нас разный личный опыт.

– Да, правда, – бесстрастно подтвердила Зоя.

– Но одно я могу тебе сказать, – признал Ефрем, – здесь работать интересно.

– А я могу тебе сказать, – вставила Зоя, – что Ефрем не выполнил план приема на работу в этом году, в прошлом и в позапрошлом.

– И переподготовка, и работа требуют огромной осмотрительности, – продолжал Ефрем, не обращая на нее внимания, – большой концентрация внимания.

– Я умею сосредотачивать внимание, – сказал я. – И проявлять осмотрительность.

– Хорошо, – сказал Ефрем, – я организую для тебя отборочное собеседование.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Это может прозвучать жалко, но у меня действительно никогда не было интересной работы.

Ефрем улыбнулся.

– Я не волнуюсь за отборочное собеседование. Ты легко его пройдешь. Это надо отпраздновать.

Но если это надо отпраздновать, то почему моя сестра так неразговорчива и мрачна? Тяжелая работа. Мне хотелось ей сказать: «Послушай, – пока Ефрем заказывал три бокала шампанского, – лучше я буду заниматься опасной работой, чем подыхать со скуки от того, чем я сейчас занимаюсь». Но я опасался, что, если произнесу это, она расплачется.

7

Спустя неделю я приехал в гостиницу за час до начала своей смены и зашел в кабинет Талии.

– Гаспери, – сказала она.

Я зашел, чтобы сесть, но она покачала головой и встала из-за стола.

– Пойдем, прогуляемся.

– У меня лишь несколько…

– Знаешь, любопытно. – Она жестом выпроводила меня наружу. – В университете я изучала историю трудовых отношений, и на протяжении веков одно остается неизменным – никто не хочет связываться с отделом кадров. – Она открыла боковую дверь, и мы вышли на дневной свет у грузовой эстакады. – Я предупредила твое начальство, что мне нужно с тобой поговорить. Никто не станет возражать.

Программа сегодняшней погоды предусматривала облачность, поэтому свет был тусклым и сероватым. Меня это нервировало.

– Трудно к нему привыкнуть, – сказала Талия. Она перехватила мой беспокойный взгляд на небо. Мы зашагали по тропе вдоль реки Колония‑1. Из соображений душевного равновесия все три колонии были оснащены реками, которые протекали по белокаменным руслам с типовыми белокаменными арочными мостами. Они являли собой чудо инженерной мысли. И журчали совершенно одинаково. – Почему ты уехал из Града Ночи? – спросила она.

– Тяжелый развод, – сказал я. – Хотелось начать с чистого листа. – Одинаковое журчание рек умиротворяло. Если не смотреть вверх, не обращать внимания на странный серый свет искусственного пасмурного дня, можно было сделать вид, что я дома. – Почему ты переехала сюда?

– Я родом отсюда, – ответила она. – Мы переехали в Град Ночи, когда мне было девять.

– Вот как.

Мы приближались к мосту. В Граде Ночи оборванцы облюбовали бы себе местечко под мостом, чтобы поспать или обкуриться в тени и покое набережной, но здесь лишь одинокий старик сидел себе на скамеечке, глядя на воду.

– Ты пришел ко мне в кабинет, чтобы вручить заявление об уходе, – сказала Талия.

– Как ты узнала?

– Три дня назад босс начальника моего руководителя велел мне переговорить с парой-тройкой сотрудников из Института Времени. По их вопросам я поняла, что тебя проверяют для приема на работу.

Возникает ли у человека тревожное предчувствие, когда рядом приходит в движение невидимая бюрократическая машина? Талия остановилась. Я тоже остановился и посмотрел на воду. В детстве я пускал кораблики по реке Град Ночи, но ее воды чернели и мерцали, отражая и солнечный свет, и тьму космоса. Бледная, белесая река Колония‑1 отражала искусственные облака на куполе.

– Мы тут жили, – показала Талия. Я поднял глаза и на том берегу реки увидел одно из старейших и красивейших зданий – величественную белую цилиндрическую башню с садиком на каждом балконе. – Мои родители работали в Институте Времени.

Что тут скажешь. Я подумал, должно быть, случилась катастрофа, раз семья переехала из роскошного дома в Колонии‑1 в развалюху в Граде Ночи.

– Они оба отправлялись в прошлое, – сказала Талия. – Пока не случился страшный провал, и мои родители стали нетрудоспособными, и в течение года мы очутились в трущобах Града Ночи.

– Сочувствую. – Мои слова причиняли мне боль, потому что я любил Град Ночи и эти трущобы были моим домом. Моя семья – Зоя, мама и я – попала туда, потому что, выражаясь мамиными словами, «этот квартал, по крайней мере, обладает характером в отличие от выхолощенных колоний с фальшивым освещением», хотя при этом я помнил, что нам не хватало денег залатать протекавшую крышу.

Талия смотрела на меня.

– Пьяницы неосмотрительны, – сказала она. – Как тебе наверняка известно, если ты задумывался над этим дольше пяти минут, отправка человека в прошлое неизбежно искажает историю. «Само присутствие путешественника – уже искажение», – эта папина фраза запала мне в память. Невозможно попасть в прошлое, вступить в контакт с прошлым и оставить ход истории совершенно незатронутым.

– Правильно, – согласился я, не понимая, куда она клонит, но от ее слов мне стало не по себе. Я не мог встретиться с ней взглядом.

– Иногда Институт Времени отправляется в прошлое и возмещает ущерб, чтобы путешественник не исказил ход истории. Знаешь, даже если это такой пустяк, как открыть дверь перед женщиной, которая собирается создать алгоритм уничтожения цивилизации или вроде того. Иногда они