Царь Борис Годунов очень быстро выяснил, что объявившимся в Литве самозванцем был беглый монах Чудова монастыря «расстрига» Григорий Отрепьев. В пользу этой официальной версии свидетельствовало много обстоятельств, включая показания родственников Отрепьевых и рассказы патриарха Иова о своем бывшем келейнике, приговоренном «за ересь и чернокнижное звездовство» к ссылке «на Белоозеро, в Каменный монастырь», где его ждала казнь: «в турму на смерть»[151]. Попытки царя Бориса Федоровича обличить перед королем Сигизмундом III и магнатами Речи Посполитой ложного царевича Дмитрия имели определенный успех, но не совсем тот, на который рассчитывала московская сторона, призывавшая казнить самозванца. Внешне король Сигизмунд III отказывался от любой поддержки «московского господарчика», что, впрочем, не мешало ему, как было сказано, лично благословить самозванца на тайной аудиенции в Вавельском дворце в Кракове. Однако прямо финансировать московский поход король не мог без одобрения сейма. Поэтому весь поход самозванца из Литвы в Московское государство в октябре 1604 года был представлен как частное дело нескольких польских сенаторов, князей Вишневецких и Мнишков. Сейм Речи Посполитой состоялся только в начале 1605 года, и он однозначно высказался против того, чтобы портить отношения с Московским государством из-за некоего москвича, рассказывавшего истории в духе античных авторов. Канцлер Ян Замойский не мог удержаться от удивления и сарказма, порицая ту легкость, с которой поверили Лжедмитрию: «Он говорит, что вместо него задушили кого-то другого: помилуй Бог! Это комедия Плавта или Теренция, что ли? Вероятное ли дело: велеть кого-либо убить, а потом не посмотреть, тот ли убит, кого приказано убить, а не кто-либо другой?!» Самое любопытное, что в этом контексте возможных претендентов на трон, принадлежавших к угасшей династии, канцлер Ян Замойский вспоминал права князей Шуйских: «Законными наследниками этого княжества был род Владимирских князей, по прекращении которого права наследства переходят на род князей Шуйских, что легко можно видеть из русских летописей»[152].

Так виделось дело в Речи Посполитой. В Москве же приняли самые решительные меры и мобилизовали именно князей Шуйских, чтобы они помогли сохранить корону Бориса Годунова в неприкосновенности от притязаний ложного «царевича Дмитрия». В первоначальном разряде войска, отправленного «во Брянеск против Ростриги», главою Большого полка был назначен боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский. Осенью 1604 года в Московском государстве была объявлена почти поголовная мобилизация и было собрано огромное войско, роспись которого сохранилась в архивах (она была обнаружена и опубликована А. Л. Станиславским только в 1979 году). По новой росписи, составленной уже не на три, а на пять полков, во главе Большого полка и всей армии был поставлен боярин князь Федор Иванович Мстиславский. Полк правой руки был поручен боярину князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому[153]. 21 декабря 1604 года они сумели отбить войско самозванца, осаждавшее Новгород-Северский. Хотя победа царского войска оказалась «пирровой», многочисленные жертвы были с той и с другой стороны. Главу годуновской армии князя Федора Ивановича Мстиславского «по голове ранили во многих местех», было потеряно главное полковое знамя, ставшее трофеем самозванца. Царю Борису Федоровичу все равно дело показалось сделанным, и он повелел щедро наградить воевод, отличившихся под Новгород-Северским. Но даже в момент относительного триумфа рати князя Федора Ивановича Мстиславского царский родственник из рода князей Шуйских удостоился малой чести: боярину князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому было велено лишь «поклонитца» и выговорить за то, что он ничего не сообщил о сражении в Москву: «И вы то делаете не гораздо, и вам бы к нам о том отписать вскоре подлинно».

1 января 1605 года боярин князь Василий Иванович Шуйский тоже получил воеводское назначение «на Северу»: «велел ему государь в Большом полку быти прибыльным боярином и воеводою». Он должен был привести в армию ее гвардию — «стольников и дворян московских» и фактически заменить выбывшего на время из строя боярина князя Федора Ивановича Мстиславского. И получилось так, что именно этот вечно гонимый Годуновым боярин и князь Шуйский добыл-таки настоящую победу царю Борису Годунову в битве при селе Добрыничах 20 января 1605 года. После этого боя самозванец, растерявший почти всю свою наемную армию, бежал в Путивль. В разрядах записали о добрыническом бое: «Государевым счастьем Ростригу вора и литовских людей побили, и наряд и знамена поимали, и у Ростриги многих людей побили»[154]. К главным воеводам, князю Федору Ивановичу Мстиславскому, князю Василию Ивановичу Шуйскому и его брату князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому, было послано «о здоровье спрашивать», что являлось знаком высшего царского расположения. Их, как и других воевод, наградили «золотыми». О щедрости царя Бориса Годунова в тот момент говорит то, что стольника Михаила Борисовича Шеина, отосланного с «сеунчем» (победной вестью) о победе под Добрыничами, произвели сразу же в окольничие. Боярские чины ждали отличившегося еще под Новгород-Северским воеводу Петра Федоровича Басманова и окольничего Ивана Ивановича Годунова. Оставалось немногое: справиться со сторонниками самозванца, севшими в осаду в Кромах. Туда и направилась армия царя Бориса Годунова во главе с первыми царскими боярами и воеводами князьями Федором Ивановичем Мстиславским и братьями Василием и Дмитрием Ивановичами Шуйскими.

Не бывает ничего хуже и тяжелее для армии, чем воевать зимой. Удобно устроившийся на зимних квартирах под защитой каменных стен Путивльской крепости, самозванец имел известное преимущество перед своими преследователями. Тем более, что умышленно или нет, но они сделали стратегическую ошибку, перестав его преследовать. Вместо этого полки царской армии, и так уже изрядно пострадавшие в битвах под Новгород-Северским и при Добрыничах, увязли под стенами не самого неприступного Кромского острога. Царским воеводам пришлось столкнуться с казачьей «стратегией», блестяще реализованной донским казаком Андреем Карелой, руководившим защитой Кром (в 1603 году этот атаман ездил послом от донцов к московскому царевичу, появившемуся в Речи Посполитой)[155]. Карела («Корела») и его войско успешно пережидали обстрелы из государева «наряда» (артиллерии) в заблаговременно выкопанных землянках («пещерах»), а потом отражали все приступы ослабленного от бескормицы и эпидемий годуновского войска. Не стоит обвинять воеводу князя Василия Ивановича Шуйского в том, что происходило. «Стоять под Кромами» был царский приказ, и войска оставались там до Пасхи…

…Внезапная смерть Бориса Годунова, наступившая в субботу 13 апреля 1605 года «после бо Святыя недели, канун жены мироносицы», завершила целую эпоху, связанную с именем этого правителя. Двадцать лет после смерти Ивана Грозного князья Шуйские оставались под постоянным подозрением и страхом расправы. Даже в короткие времена относительного миролюбия Бориса Годунова приближение князей Шуйских ко двору было выгодно скорее ему, а не им. Старшие потомки Рюрика должны были ненавидеть и долго скрывать свою ненависть к тому, кто расправился с их ближайшими родственниками — князем Иваном Петровичем Шуйским и князем Андреем Ивановичем Шуйским, обвинив их в «измене». Стоит ли удивляться тому, что, как только появилась возможность подтолкнуть сразу же ослабевшую без Бориса Годунова конструкцию его «дома», князья Шуйские (и все другие, кто стал жертвами годуновского пути к царской власти), не колеблясь, сделали это.