— Ты права, девочка, — согласился Лесной царь. — В тебе созрела женщина — и ты, как сочный сладкий плод, не только манишь к себе, но и сама желаешь быть съеденной. Но Антонио — не твой мужчина. И едва только ты сама поняла это, волк защитил тебя от насилия. С этого момента он — твой верный раб. Куда бы ты не пошла, он будет следовать за тобой, оберегать тебя.

Я представила присутствие волка в своей спальне, и внутренне содрогнулась.

— Он — твой раб, — повторил Лесной царь. — Ты вправе приказывать ему где и когда находиться. А теперь прощай, девочка. Ты не забудешь эту встречу. Но постарайся никому не рассказывать о ней.

С этими словами Лесной царь исчез. Просто исчез — был только что передо мной, приподнял правую руку в прощальном жесте — и исчез, будто его и не было на поляне.

Лишь волк крепко стоял на лапах, будто вросши в землю, и являл собой доказательство того, что седобородый человек в прозрачном, как кисея, зеленом одеянии действительно только что был здесь и действительно со мной разговаривал.

Я оглянулась в сторону орешника — грязные ступни Антонио по-прежнему торчали из-под обремененных плодами веток.

7

1566 год от Рождества Христова. Леонардо не знал о том, что я — дочь бывшей феи, что меня взял под защиту Лесной царь, что никому на этой земле нельзя обижать меня. Он просто не мог знать этого!

И, тем не менее, сей отпрыск славного мерзостями и негодными поступками рода, сей племянник своей сыноубийцы-тетушки Екатерины, сей потомок известных на всю Италию клятвопреступников и злодеев, сей истинный Медичи не тронул меня, не познал моего тела, хотя и я, и все гости его, и все слуги видели, как он жаждал обладать моим телом, как хотел он познать то, что супруг мой ему подарил, не потребовав взамен ни виноградников, ни мельниц, ни ремесленных мастерских, отдал меня просто так, от щедроты души своей, видел, что сама я жаждала отдаться ему с такой благодарностью, что могла бы и доплатить… да что там доплатить?., я бы отдала ему все свое состояние, состояние мужа в придачу за то, чтобы он обнял меня, прижал к груди и… хотя бы поцеловал…

Но Леонардо прошел со мной через комнаты, держа мою руку на сгибе своей, торжественно и чинно, усилием мышц удерживая меня от попыток прикоснуться к своему любимому. Дрожащим от возбуждения и вожделения голосом он описал достоинства едва ли не каждой комнаты своего дворца, называя немыслимые цены за приобретенные им картины, гобелены, античные монеты, скульптуры, пока мы не остановились в дверях какой-то крохотной полутемной комнатки с узкой кроваткой, покрытой серым одеялом из валеной овечьей шерсти.

— Это — моя спальня, — сказал он.

Голос его был глухой, дышал Леонардо тяжело. Я прямо чувствовала, как он сдерживает себя, чтобы не схватить меня в охапку и не бросить на это убогое ложе, сразу ставшее для меня самым прекрасным из всех в мире кроватей.

Ответные чувства так всколыхнули меня, что я рванулась навстречу Леонардо…

… но властная рука прекратила движение, не дав ему как следует начаться. Между нами словно выросла металлическая стена.

Я задохнулась от обиды и гнева, хотела вырваться из зажавших мою ладонь тисков. Но Леонардо не отпустил мою руку, сказав тихо и нежно:

— Прости…

Он опустил мою ладонь на живот и провел ею чуть ниже. Там было нечто колокольнеподобное и вибрировало от возбуждения так, что в голове моей зашумело, но голос его — холодный и бесстрастный — проговорил:

— Все для тебя готово… И нельзя. Прости, София…

Я с силой вырвала свою руку из его руки, и помчалась прочь, не видя перед собой ничего, пока не оказалась посреди освещенного многими огнями зала, полного людей в масках, танцующих тарантеллу и смеющихся.

Кто-то схватил меня за руку и вовлек в хоровод.

— Какая прелестная маска! — крикнул кто-то другой — с толстым красным носом, в клетчатом костюме и острым белым колпаком на голове — мне в лицо. — Что прячется за ним? Откройся, красавица!

Мне хотелось плакать…

Но я смеялась вместе с ними, глупо шутила и позволяла всем хватать меня за все, что им вздумается…

1

1560 год от Рождества Христова. Отлучку мою в замке никто не заметил. К появлению же волка отнеслись по-разному.

В деревнях наших владений зашушукались было, стали говорить, что новый графский пес как две капли воды похож на питомца Антонио (тот же спрятанный взгляд, та же мощная грудь, то же сочетание темных и желтых подпалин), но отец приказал управляющему передать всем, что эту собаку купил он сам за большие деньги у немецкого проезжего купца, что за сглаз либо за какую иную порчу животного он накажет виновных вырезанием кожаных плетей из живой плоти. Крестьяне, зная нрав хозяина, присмирели и, если и шушукались по поводу моего волка, то так, что об этом не знали ни отец, ни я.

Домашние слуги тоже кое о чем подозревали, но им свое место было дорого, потому они с готовностью приняли на веру слова отца и даже пытались позаигрывать с волком, подластиться к нему. Но зверь к подобным попыткам отнесся без уважения, а какого-то чересчур уж ретивого до ласк конюха цапнул за ногу.

Отец же лишь спросил меня:

— Это он?

Смысла лгать я не видела, потому лишь кивнула.

— Я вижу, что он признает тебя, — сказал отец. — Но будь все-таки осторожна.

Где-то недели две спустя в деревню пришел за мукой углежог и сообщил об исчезновении Антонио. Отцу тотчас донесли об этом.

— Сбежал мерзавец… — задумчиво произнес он, и бросил взгляд в мою сторону. — Что ж, сообщу в гильдию кузнецов о беглеце. Никуда не денется.

А еще через месяц какой-то охотник обнаружил человеческие останки в Волчьем логове. По изъеденной железной окалиной куртке в скелете признали Антонио.

После похорон отец опять-таки через управляющего сообщил жителям деревень, что кузнец Антонио убил проезжего купца, переоделся в его платье, а свое одел на мертвого. Теперь кузнец занялся разбоем в Пьемонте, продолжил он свою ложь, но у синьора есть сведения, что банду Кровососа (под этим именем якобы скрывается Антонио) в ближайшее время уничтожит войско нашего любимого герцога.

Авторитета отца, а также то, что в Пьемонт так просто не сбегаешь, не проверишь, хватило на то, чтобы простолюдины поверили этой выдумке. Но отец для пущей убедительности сообщил, что: в случае, если Кровососу удастся ускользнуть от карателей и Антонио захочет спрятаться в наших местах, каждому жителю деревни следует знать, что за попытку помочь разбойнику грозит смерть не только хозяину дома, но и всей его семье. За донос же о месте сокрытия Кровососа отец пообещал вольную и толику денег на обзаведение собственным хозяйством.