Расчет оказался прост и верен: сообщение обсуждалось крестьянами столь яростно, что до всех прочих событий, случившихся в доме Аламанти, никому не стало дела. Именно тогда я убедилась, что народ в толпе своей является ничем, кроме, как грязью. Он лишен памяти, не в состоянии два факта (в данном случае: появление волка в нашей семье и отцово заявление) слить воедино и прийти к правильному выводу. Всякого рода фантазии, яркие детали (Разбойники! Погоня! Спрятаться! Вознаграждение! Свобода от власти синьора!) застилают глаза даже самым смышленым из простолюдинов.

Все это мы с отцом обсудили за обедом в трапезной. И решили, что поступил он правильно.

Волк, присутствующий при этом разговоре, подошел к отцу и лизнул ему руку.

И тогда отец, впервые приласкал волка: потрепал холку, сказал:

— Я сразу понял, что ты — зверь необыкновенный. Если ты понимаешь человеческую речь, то можно решить, что в тебе живет нечистая сила, — потом наклонился к зверю и, глядя ему в глаза, закончил. — Но, к сожалению, я не верю в сказки. Понял?

Волк не мигнул, но голову опустил.

А потом мы пошли с моим верным сторожем на пруд. И я, раздеваясь в кустах, обратила внимание на то, что волк отошел от меня в сторону и старательно смотрел в сторону леса.

Нагое тело мое обжег весенний ветерок, тело пошло пупырышками, грудь стала сразу меньше и такой твердой, что соски вытянулись вперед, словно кончики копий. Рассыпавшие волосы согревали и щекотали мне плечи. Я растерла ладонями кожу на животе, бедрах, осторожно ступила в гущу кувшинок.

Вода показалась теплой и мягкой. Она словно влекла в глубину. Лишь на грани соприкосновения ее с воздухом обжигала тело холодная полоска.

Повизгивая от удовольствия, я быстро прошла к центру пруда. Когда вода достигла мне бедер, я решила присесть, ибо какая-то неизвестная мне дотоле сладкая волна окутала чресла, иссушив одновременно рот мой, заставив напрячься мышцы лица.

Приседала я медленно, ощущая бедрами, как приближается долгожданная влага, как касаются волоски мои воды, как слипаются они и становятся тяжелыми, гнущими колени с силой поистине дьявольской. Но я уже сопротивлялась искусу, приседание сдерживала (не отказывалась садиться, нет, а садилась еще плавней, отчего тело мое изнывало и в горлу подступал стон), опускала, кажется, один волос за другим, наслаждаясь каждым мгновением сладостной изморози там, где внутренний огонь мой рвался наружу с желанием выпарить весь этот огромный, окруженный старыми ветлами пруд.

И вот уже тонкая кожа моих внутренних губ задела воду — и та словно пронзила все тело мое тысячью мелких игл, разорвала на многие, многие части с тем, чтобы почти тут же успокоить мою суть, разлившись по всей по мне теплой и просто приятной негой — это я не выдержала истомы и присела чуть быстрее, чем было нужно, нарушив гармонию общения моего естества с прудом.

Легла грудью на воду и поплыла…

Тело сначала растаяло и заполнило собой весь пруд до берегов, но тут же сжалось в один комок, отчего сознание мое прояснилось, одурь похоти прошла — и я поняла, что то свое последнее резкое движение сделала не случайно — что-то помешало совершить мне омовение с должным удовольствием. И это что-то могло быть лишь посторонним взглядом.

Я обернулась к берегу — и увидела стоящего ко мне хвостом волка. Находился он совсем не там, где я оставила его. И в позе его было нечто такое, что заставило меня повернуть к берегу.

Уже когда встала на ноги и вода достигла колен, я поняла, что меня насторожило в позе волка. Он стоял над распростертым на земле телом мужчины, держа его горло в собственной пасти.

Подойдя к платью, я быстро оделась, а потом шагнула к пленнику волка, глянула на него, не зная еще как поступить.

Мужчина слабо пошевелился, простонал.

Лучше бы он не делал этого. И тогда, и впоследствии слабые мужчины, просящие о помощи, вызывали у меня лишь чувство брезгливости, но не жалости. Услышав этот явно скулящий звук, я подумала, что если волк оставит этого прохвоста в живых, то по деревне пойдут слухи обо мне, как о ведьме, а о волке — как об оборотне. Поэтому я приказала:

— Убей его!

И челюсти волка сомкнулись.

Прозвучало это как-то чересчур буднично — чавканье с толикой хрипа. Нога мужчины дернулась и застыла.

Волк отошел от трупа, посмотрел мне в глаза.

— Молодец, — сказала я. — Хороший, — и протянула к зверю руку.

Волк подставило холку и совсем по-собачьи вильнул хвостом.

А потом я оделась до конца, спрятала мокрые волосы под платок, поспешила к замку.

2

О смерти этого крестьянина рассказал нам кто-то из слуг уже за завтраком. Парень тот, оказывается, часто прятался в кустах у пруда и подглядывал за купающимися девками. Его за это молодайки не раз бивали, жаловались его отцу и матери, водили в церковь, чтобы падре выбил из него грех искушения, грозили сообщить о шалостях в инквизицию.

— И вот — допрыгался, — сказал слуга. — Волк загрыз. Либо василиск какой-нибудь. Сначала кучу воронья увидели, а когда подошли — там уж одни кости остались. Семнадцать лет парню.

— Женить надо было, — сказал граф, смачно вгрызаясь в вареное мясо. — Я в его возрасте уже полдеревни опробовал.

— Граф! — возмутилась я. — При даме!

— Ага, — кивнул он, и тут же приказал дать двадцать плетей тому слуге, что рассказал нам о трупе на берегу пруда.

— Чтоб знал где и что говорить, — объяснил граф мне наедине.

Уже в лаборатории, показывая, как пушинка норовит сама притянуться к огромному свинцовому шару и говоря, что все тела имеют стремление слиться друг с другом воедино и именно потому они, стараясь быть поближе к земле, имеют вес и падают всегда вниз, граф добавил к своим рассуждениям следующее:

— Что касается того, что ты дама и при тебе нельзя говорить со слугами об интимном, тут ты права. Но сейчас мы одни. И я говорю тебе: парень должен подглядывать за девушками. Чтобы они тоже захотели увидеть то, что он может им показать. Ты, например, видела? Мужской корень.

Я растерялась, покраснела до корней волос.

Граф захохотал, и продолжил, как ни в чем не бывало, урок.

Надо ли говорить, что в последующие ночи я опять не спала в ожидании его прихода ко мне в башню, мучаясь от понимания, что граф все равно не придет, что ничего им не было обещано, что опять я сама себе напридумала его намеки.

Но тело и душа мои не были в те ночи во власти сознания. Каждый вечер я дочиста вымывала себе места сокровенные, ложилась в чистую постель и ждала, ждала его, думая и мечтая о том, о чем не имела тогда никакого представления, ибо матушка моя вела со мной разговоры целомудренные, граф бросал слова стыдные, грубые, лишь распалявшие плоть мою. А те истории, что рассказывались среди взрослых в графских деревнях и передавались в детском кругу шальными мальчишками, остались в моей памяти неким сумбурным набором маленьких, мало с чем связанных эпизодов, в которых главное место занимал не сам процесс воссоединения мужчины и женщины, а всевозможные способы, коими те же самые мужчины и женщины пользовались того лишь ради, чтобы наставить рога друг другу.