По мере проработки операции в Нормандии Черчилль начал беспокоиться о масштабах потерь среди гражданского населения Франции, неизбежных при запланированных воздушных налетах на железнодорожные станции и пути перед началом операции. Возможные потери оценивались в пределах от 20 до 40 тысяч. «Учитывая, что они наши друзья, – написал Черчилль Эйзенхауэру, – это может выглядеть как акт величайшей жестокости и вызовет ненависть к союзникам». Эйзенхауэр признал его аргументы и согласился сократить масштабы бомбардировок.

Черчилль занимался как обеспечением высадки десанта в Нормандии, так и сокращением бомбардировок в Северной Франции. Те, кто работал с ним в это время, чувствовали, в каком огромном напряжении он пребывает. «Боюсь, ПМ сдает, – записал Кадоган после заседания Военного кабинета 19 апреля. – Он говорит без остановок, но при этом мы никуда не продвигаемся. Я очень переживаю за ПМ. Он совсем не тот, каким был двенадцать месяцев назад. Просто не представляю, сможет ли он продолжать». Но он продолжил, и с новой энергией. В дебатах 21 апреля об отношениях Британской империи и Содружества, на которых он высказал идею превращения Индии после войны в самоуправляемый доминион, его речь звучала «более энергично, чем раньше», – отметил Колвилл.

В начале мая Британия выразила протест России, войска которой вошли на территорию Румынии и начали массово арестовывать как фашистских лидеров, так и антикоммунистов. Россия тут же заявила о вмешательстве Британии, что дало повод Черчиллю заметить Идену 2 мая: «Нельзя забывать, что большевики – крокодилы». Когда через неделю из Москвы вновь послышались несправедливые упреки в том, что Британия якобы вмешивается в дела Румынии, Черчилль сказал в военном кабинете, что эти упреки «вызывают у него сомнения в сохранении хороших отношений с Россией». Он опасался, что и в Греции наступает решающий момент из-за «коммунистических интриг». «Мы должны тщательно следить за этим, – говорил он Идену 4 мая. – В конце концов, мы потеряли в Греции 40 000 человек, и вы тоже имели к этому отношение. Не думаю, что мы должны уступать России в Греции».

Приступы слабости стали у Черчилля регулярными во время рабочего дня. «Он выглядит сильно постаревшим и усталым, – записал Брук 7 мая. – Черчилль говорит, что по-прежнему хорошо спит, хорошо ест, особенно хорошо пьет, но больше не в состоянии, как раньше, спрыгивать по утрам с кровати и вполне склонен провести весь день в постели. Никогда еще не слышал, – добавил Брук, – чтобы он признавался в своей слабости». Черчиллю было шестьдесят девять лет. 10 мая была четвертая годовщина его премьерства; более двухсот недель ответственности и тревог. Теперь предстояла опасная десантная операция в Нормандии. Своему американскому гостю Джону Д. Макклою, помощнику министра обороны США, Черчилль признавался: «Если вам кажется, что я медлю, то это не потому, что боюсь потерь, а потому, что опасаюсь их масштаба». Затем он рассказал Макклою о множестве его современников, которые были убиты, как он выразился, в «гекатомбах» Первой мировой войны. Он сам, по его словам, был «своего рода «игрой» природы, поскольку большая часть его поколения покоится на полях под Пасхендале и на Сомме. Целое поколение потенциальных лидеров Британии оказалось выбито, и Британия не может себе позволить потерять еще одно поколение».

12 мая Черчилль на три дня покинул Лондон, чтобы вновь проинспектировать концентрирующиеся войска. Эйзенхауэру, который часть времени провел с ним, он сказал, что необходимо предоставить дополнительный транспорт дивизии Свободной Франции, которая была придана атакующим силам союзников. Черчилль подкрепил свою просьбу указанием на то, что в Анцио 125 000 человек и 23 000 транспорта продвинулись лишь на двадцать километров, после чего были остановлены немцами.

Бдительность и энергия Черчилля были решающим вкладом в способность Британии вести войну. «Какие бы ни были недостатки у ПМ, – записал Колвилл 13 мая, – нет сомнений, что именно он обеспечивает общее руководство. Он определяет цели как начальников штабов, так и Министерства иностранных дел в вопросах, которые без него погрязли бы в лабиринтах межведомственных отношений или вообще развалились из-за излишней осторожности и компромиссов. Более того, у него есть два качества – воображение и решительность, которых явно не хватает министрам и штабистам». Генерал Кеннеди отметил в дневнике: «На последней встрече со старшими офицерами 15 мая Черчилль говорил в грубоватой и юмористической манере и закончил энергичным выражением уверенности в исходе дела и пожеланием успеха. Он выглядел намного лучше, чем на предыдущей конференции, говорил очень сильно, призывал к наступательным действиям и особо отмечал стремление сражаться, которое, по его мнению, испытывает каждый военнослужащий».

20 мая Черчилль получил определенное подтверждение, что немцам не удастся собрать 20 дополнительных дивизий в Западной Европе. Это означало, что операцию в Нормандии не придется откладывать. Партизаны Тито, с помощью британского военного снаряжения, которое сбрасывали им на парашютах, удерживали в Югославии 25 немецких дивизий. Одним из офицеров связи при Тито служил Рэндольф Черчилль. Еще двадцать три немецкие дивизии были связаны в Италии, где 14 мая Александер возобновил наступление и наконец взял Кассино. Еще несколько немецких дивизий располагались на побережье Ла-Манша около Булони, поскольку их командование из-за дезинформации полагало, что основной удар будет нанесен именно здесь. Численность и расположение этих дивизий были известны благодаря ежедневным перехватам немецких секретных сообщений, агентам, а также бдительности самолетов-разведчиков. Дочь Черчилля Сара служила в подразделении, занимавшемся анализом данных разведывательной аэрофотосъемки в Медменэме, к западу от Лондона.

24 мая, выступая в палате общин, Черчилль опять выглядел усталым. «Его обаяние и юмор остались неизменными, – писал Гарольд Николсон сыновьям, – но голос уже не такой мощный, так что парламентарии три раза выкрикивали «громче!». Через пять дней, отвечая на просьбу написать его портрет, Черчилль, криво усмехнувшись, сказал: «Боюсь, в военное время не могу обещать, да и вряд ли буду достойным натурщиком, если только война скоро не закончится».

24 мая Черчиллю сообщили о нехватке оборудования для насосов, необходимых для поднятия бетонных кессонов в гавани Малберри, чтобы отбуксировать их через Ла-Манш. Этот важнейший пробел требовалось срочно восполнить. И именно Черчилль предложил обратиться за насосами в лондонскую пожарную команду.

Последнюю неделю перед началом высадки в Нормандии Черчилль провел в Чекерсе. Там он узнал, что Рэндольфу вместе с Тито удалось ускользнуть от немецких парашютистов, атаковавших штаб-квартиру партизан. 28 мая Черчилль написал сыну: «А у нас тут прекрасный день, и в великолепии лета все хорошо. Война яростная и ужасная, но на наших залитых солнцем газонах и лугах, усыпанных лютиками, трудно постичь ее кошмары». На следующий день, прочитав о больших жертвах среди мирного французского населения в результате интенсивных бомбардировок союзниками железнодорожных узлов, Черчилль выразил командующему авиацией сомнение, что были выбраны «лучшие цели». «Это порождает огромную ненависть», – написал он.

Александер доложил, что войска в Анцио наконец смогли соединиться с основной армией и все готово к наступлению на Рим. «Как хорошо, – телеграфировал ему Черчилль 31 мая, – что мы твердо выступили против наших американских друзей из Объединенного комитета начальников штабов и тем самым не лишили вас полного триумфа!»