Живописец Джон Констебль, приятель Джона Фишера-младшего, пристально вглядывался в развалины древней крепости. С Фи шерами его связывала давняя дружба; они переписывались вот уже двадцать лет. Констебль часто приезжал погостить в Солсбери. Именно величественный собор и пленительные окрестности Са рума вдохновили художника на создание его знаменитых картин и акварелей. В тот день Констеблю довелось встретить своего самого чистосердечного критика.

Под грифелем художника рождалось изображение: вдали, на холме, – живописные развалины старой крепости, на переднем плане – стада овец.

Ральф, взглянув на эскиз, не смог сдержать возмущение:

– Мистер Констебль, так не годится! Ваши пейзажи чересчур жизнерадостны. Ваша кисть превращает Сарум в романтическую пастораль, а ведь на самом деле…

Тут он рассказал ему о мальчике-пугале и напомнил об ужасающих условиях труда бедняков.

– Почему ваши картины этого не отражают?!

Констебль промолчал. Ральф, охваченный горячечным возбуждением, повел рукой в сторону Олд-Сарума и воскликнул:

– К вашему сведению, живописные руины, которые вас так восхищают, – одно из гнилых местечек. Именно оттуда в парламент отправляют двух депутатов. Неужели вы желаете увековечить этот отвратительный символ на ваших полотнах?!

Минут пять Ральф разглагольствовал о насущной необходимости реформ.

Наконец Констебль устало вздохнул:

– Увы, я всего лишь живописец. Хотя, должен признать, меня тоже тревожит положение дел в стране…

Впоследствии Ральф, рассказывая детям об этой знаменательной встрече, с гордостью напоминал:

– Обратите внимание, в поздних работах Констебля сквозит тревожная напряженность. Особенно это заметно в сарумских пейзажах художника. Наверняка он прислушался к моим словам.

К обеду Ральф вернулся на тихое сонное подворье и заглянул в собор, где недавно восстановили старинные витражи в высоких стрельчатых окнах над западным входом; яркие стекла радугой переливались в лучах заходящего солнца. Свершилось то, чего каноник Портиас добивался долгие годы: собору вернули его великолепное украшение.

– Пожалуй, в этом наши взгляды сходятся, – с улыбкой пробормотал Ральф.

В старости, рассказывая об этом дне, он всякий раз объяснял:

– Я словно бы в одночасье увидел весь Сарум – все, и плохое и хорошее, и величие прекрасного собора, и страдания нищих крестьян. Поэтому я этот день на всю жизнь запомнил.

В 1830 году в Саруме случилась трагедия, вселившая ужас в сердца жителей Солсбери. Впрочем, для Ральфа Шокли произошедшее не стало неожиданностью.

В ноябре 1830 года сарумские крестьяне взбунтовались.

Само по себе восстание никого не удивило – подумаешь, мятеж. На севере луддиты то и дело разрушали фабрики и заводы, ломали оборудование. Изредка бунты вспыхивали и в Саруме – ткачи требовали повысить заработную плату или отказывались устанавливать ненавистные машины.

– Они всегда своего добиваются, – говорил Мейсон.

На этот раз все было гораздо серьезнее. Вот уже второй год подряд выдался неурожайным. В усадьбах стали появляться механические молотилки, что вызвало недовольство крестьян. Волнения в Саруме начинались разрозненно, мелкими вспышками – по всему Уилтширу и Гемпширу крестьяне жгли в полях скирды и ломали молотильные машины.

– Грядет революция! – мрачно заявил каноник Портиас.

– Не революция, а аграрная реформа, – возразил ему Ральф.

Оба оказались не правы.

23 ноября 1830 года на северо-восточной окраине Солсбери, в мес течке под названием Бишопсдаун, собралась огромная толпа. Крестьяне и батраки уничтожили молотилку на поле, а затем двинулись к городу.

– Там несколько тысяч человек, все вооружены чем попало! – крикнул Ральфу какой-то священник, торопливо сворачивая с Хайстрит на соборное подворье. – Нас всех убьют! Городские власти уже подняли йоменский полк…

Ральф услышанному не поверил, однако велел сыну проводить Агнесу в особняк Портиасов, а сам отправился в город – по рыночной площади, потом на восток, мимо кварталов Черная Лошадь и Суэйнс. На восточной окраине Солсбери, с лужайки под названием Гринкрофт, Ральф увидел на склоне холма толпу: не тысячи, а несколько сот человек, вооруженных дубинками, кирками и обломками разрушенной молотилки. Отчаянные, озлобленные люди решительно шагали к городу.

На одной из улиц Ральф встретил знакомого ткача, которому не раз передавал еженедельник Коббета.

– На соборном подворье решили, что сейчас смертоубийство начнется…

– Нет, они к Фиджу на литейный двор идут – проклятые машины ломать. Людей не тронут, – объяснил ткач.

– Вот и я так думаю.

Навстречу толпе выехал небольшой отряд констеблей, возглавляемый бесстрашным мистером Уодхемом Уиндгемом, депутатом палаты общин от Солсбери. В отдалении Ральф заметил йоменский полк.

Мистер Уиндгем, как полагается, обратился к бунтовщикам с требованием разойтись. Бунтовщики, разумеется, не вняли, и Уинд гем велел одному из констеблей огласить Акт о мятежах. Толпа неуклонно приближалась к Гринкрофту.

Мистер Уиндгем отправил йоменский полк в наступление.

Битва была недолгой. За несколько минут хорошо обученные солдаты оттеснили крестьян к церкви Святого Эдмунда, а потом и за пределы города.

– Портиас может спать спокойно, – горько сказал Ральф жене. – Двадцать два бунтовщика арестованы, остальных разогнали.

Восстания в других уилтширских городах тоже были жестоко подавлены.

27 декабря 1830 года королевская ассиза – выездной суд в составе председателя сэра Джона Вогана и судей сэра Эдварда Холла Алдерсона и сэра Джеймса Парка – рассмотрела дела трехсот тридцати двух бунтовщиков. Ральфа, присутствовавшего на заседании, обуревало отчаяние – среди арестантов было много подростков, которые из любопытства присоединились к толпе мятежников. Как и следовало ожидать, большей части бунтовщиков предстояло отправиться на каторгу.

Открытие Австралии предоставило правительству Великобритании прекрасную возможность использовать бесплатный труд каторжных поселенцев для колонизации новых земель.

– Преступники там изолированы от честных людей не хуже, чем Наполеон на острове Святой Елены, – объяснял каноник Портиас. – Сбежать из Австралии невозможно, поэтому и тюрем там не строят.

Двадцать восемь бунтовщиков сослали в Австралию навечно, остальных – на срок от семи до десяти лет. Ральф Шокли с удивлением распознал в одном из арестованных подростков Даниэля Годфри, живое пугало, – его тоже высылали на поселение.

Так потомок гордых саксов, Шокли, стал свидетелем того, как наследник благородного нормандского семейства Годефруа, пришедших в Сарум семь веков тому назад, покинул родные края.