Из дневника невернувшегося шныра

Когда Рина проснулась, на улице было уже довольно светло. У окна стояла Алиса, стеклянная от своей обычной утренней ненависти к миру, и, пытаясь открыть раму, раздраженно трясла ее. Ей, как всегда, было то душно, то холодно.

Ручка издала квакающий звук и осталась у Алисы в ладони. Алиса раздраженно отбросила ее. Несмотря на свою физическую слабость, она вечно все ломала. Причем ломала даже такие вещи, которые сломать в принципе невозможно. Например, гаражный замок или лопату.

– Да что же это такое! В этом ШНыре вечно все отваливается! – крикнула Алиса.

– Что отваливается? – спросила Лена. Свесив ноги, она сидела на кровати и расчесывала свои русалочьи волосы.

– Опять этот Кузепыч что-то поменял в окне!

Рина с Леной переглянулись.

– Что он поменял в окне? – осторожно уточнила Лена.

– Разве оно не на себя открывается?

– На себя. Но до этого надо было повернуть ручку! – влезла Рина.

Лара, тоже уже поднявшаяся с постели, стояла перед зеркалом и, выпрямив спину, созерцательно разглядывала себя сбоку.

– Чего-то я толстая какая-то стала! Это не складка жира? – спросила она озабоченно.

Лена подняла голову и кисло посмотрела на нее. Фигура у Лары была идеальная. Если складка жира и существовала, то ее надо было разглядывать под микроскопом. И то десять молодых ученых поотвинчивали бы друг другу головы, чтобы оказаться у микроскопа первыми.

– Это майка висит! – сказала Лена. – Но ты особенно не радуйся.

– Почему? – захлопала глазами Лара.

– Видишь ли, понятие красоты относительно. Покажи дикарю блондинку весом в пятьдесят кило, он ее добьет и съест. Причем съест из жалости и без аппетита, чтобы девушка не мучилась. А откорми ее сметаной килограммов до восьмидесяти – в Африке из-за нее начнется война племен!

– Это ты про меня и про себя? Так Африка ж далеко! Где мы и где Африка? – сказала Лара, которой простодушие с успехом заменяло чувство юмора.

Лена, утратив свое обычное спокойствие, бросилась колотить ее подушкой.

В комнату заглянула Фреда. Она уже успела вымыть голову, и теперь на ней была чалма из полотенца. Лена вернула подушку на место, расправила на наволочке складки и продолжила расчесываться.

– Три новости! – сказала Фреда бодро. – Первая: Кирюша всю ночь проторчал в женской душевой. Хотел, видно, кого-то напугать, а кто-то его там случайно запер. Вторая: Витяра родил трехлитровую банку крысят, ходит и раздает их всем подряд.

– Родил? – недоверчиво спросила Алиса.

– Чисто технические детали – это не ко мне. Выпросить для тебя крысенка?

– Щас! Только через мой труп! – завопила Алиса.

Фреда ухмыльнулась. Она знала, что Алиса терпеть не может грызунов. Впрочем, не только их одних.

– И третья новость! Всех с праздником! Сегодня день ШНыра. Сколько-то там лет назад его упомянули в русских летописях. Государев сын охотился в лесах, и «преломиша ногу», и спасен был некими «шнырями». И искали сих шнырей, но шныри «скрышася на лошадех с крылами». Это значит, что Суповна вечерком приготовит что-нибудь вкусненькое.

Фреда посмотрела на часы и заспешила. Праздник праздником, а обычных дел никто не отменял. Занятий, работы по ШНыру, да и пеги вроде пока не объявляли голодовки.

День выдался солнечным. Весь мир, казалось, пропитался весной. Горшеня обнаружил на пригорке проклюнувшийся белый цветок. Разлегся на животе, обхватил руками этот участок оттаявшей земли и в полном восторге созерцал, изредка издавая звуки, похожие на счастливое мычание.

Кузепыч с полудня топтался у ворот. Согреваясь, дробил лопатой черные сугробы, чтобы они скорее таяли, и, встречая подъезжавшие машины, принимал подарки. Они были в основном пафосные. Какие-то кубки, цветы, картины. Кузепыч ворчал, что вот, каждого тянет подарить что-то значительное, а чтобы ведра новые купить или кровельное железо, соображения никому не хватает.

Некий бывший шныр, едва переживший ужас первого нырка и сразу после этого ушедший, неплохо устроился в жизни. От него в ШНыр приехал грузовик с бронзовой фигурой Митяя Желтоглазого, отлитой в натуральную величину. Бугрящийся бранной мышцей Митяй восседал на крылатом коне. Лицо вдохновенно искажено, будто Митяя бьют током, а он терпит. Воздетые над головой могучие руки готовятся метнуть во врага огромный валун. Как выяснилось, подобным образом скульптор представлял себе закладку.

Едва взглянув на статую Митяя, Кавалерия велела оттащить фигуру на задний двор за пегасней. Когда, используя львов на нерпи, громоздкую фигуру перенесли, Меркурий вышел из пегасни и долго стоял рядом. Причем разглядывал он в основном не Митяя, а его коня.

– Жеребец хороший. Только с крыльями. Завал. Не там они. Крепятся. Не видел. Скульптор. Живых пегов. И Митяй был совсем. Не богатырь. Вообще, когда смотришь. На портреты первошныров. Поражаешься. Какие они были. Внешне обычные, – задумчиво произнес Меркурий.

– А по мне так ничего. Впечатляет, – отозвался Влад Ганич.

Поставленный чистить дорожки, он ошивался рядом с Меркурием, но ни одного сугроба пока не победил, поскольку, обманутый теплом, додумался выйти в весенних туфлях и теперь боялся их намочить.

Меркурий повернул голову и, вспоминая о чем-то, задумчиво посмотрел на Ганича.

– Ива еще. Не зацвела. Сережек на вербе. Нет, – сказал он. – Посмотри-ка. Ты. Пчел. Что-то я не видел их сегодня. В Зеленом Лабиринте.

Получив такое распоряжение, Влад с радостью воткнул лопату в сугроб и, прыгая по кирпичам и деревяшкам, лежащим на раскисшей тропинке, чтобы можно было пройти посуху, отправился к пчелам. Улей был уже выставлен на солнце. Отогревающиеся пчелы летали вокруг, ползали по крыше.

Удивительно, но невыносимый во многих других смыслах, Ганич очень любил возиться с пчелами. Пожалуй, больше всех в ШНыре, за исключением, быть может, Витяры и Меркурия. И пчелы его любили. Даже чужие пчелы порой ползали у него по рукам, по шее, заползали в волосы. Лицо у Ганича делалось в такие минуты мягче, добрее. Но это если больше никого не было рядом. Если же кто-то подходил – Ганич моментально деревенел, становился привычно противным и пчелы с него улетали.

Шагах в трех от улья Ганич остановился, присел на корточки и стал смотреть на пчел, стараясь на них не дышать. Что человеческое дыхание раздражает пчел, он понял еще прошлой осенью, когда сунулся к пчелам перед дождем и его ужалили в губу. Влад сидел на корточках довольно долго, удивляясь, что пчелы ведут себя необычно. В сторону Зеленого Лабиринта не летят, зато с большой охотой огибают ближайший куст и ползают по снегу. Одновременно из улья доносится беспокойный гул. Пчелы толпятся у летка. Садятся. Опять взлетают. Ганича поведение пчел озадачило. Он осторожно обошел улей и, особенно не дразня пчел, которые сегодня были явно не в духе, наклонился над тем местом, где они ползали по снегу. И понял, что это был совсем не снег…