Яо мы немного боялись и в то же время ему симпатизировали. Он был очень высокий, очень уродливый, с лицом, обезображенным ямками. К нему в хижину постоянно приходили женщины, которых он цеплял в городских барах – так, по крайней мере, утверждал месье Баду. Они оставались у Яо на ночь, а поутру мы слышали, как женщины его проклинают и оскорбляют, называя пьяницей и лжецом. Но вечером в хижине появлялась новая женщина. Для нас с Биби, да, по правде говоря, и для всех прочих, Яо был живой легендой, мы могли часами разговаривать обо всех его женщинах и о том, как ему удается их соблазнять. В конце концов я поняла, что тут какая-то магия, он умел нечто такое особенное, чего другие не умели, вот и все. К сожалению, мы так и не разгадали его секрета, а ведь это так пригодилось бы нам в будущей жизни.

Я выходила в сад очень рано, едва проглянувшее солнце освещало деревья. Я никогда не любила валяться в постели. Биби – та могла спать до полудня. Даже когда солнце проникало в комнату, она, не открывая глаз, только натягивала на голову простыню.

Я садилась в тени мангового дерева, смотрела на муравьев, снующих между корнями, и погружалась в мечты. Или рисовала в специальной тетради растения, цветы, семена и потом против каждого рисунка наклеивала образец. Папа дал мне флакон формалина, чтобы пропитывать листья. Я убирала их в маленькие полиэтиленовые пакетики, куда обычно кладут бутерброды. Формалин пах сильно и едко, дети в школе смеялись надо мной, но постепенно я полюбила этот запах. В каком-то смысле это был запах смерти, запах того времени.

Они разговаривают. Я слышу голоса через окно их комнаты, но ставни еще закрыты. Каким-то шестым чувством я угадываю ссоры и споры, их приближение и напрягаюсь, чтобы понять, как пойдет дальше и откуда ждать опасности. Конечно, я помню о тарелках и ножницах в ящиках комода, о разрезном ноже для бумаги на столе у папы. Я прислушиваюсь изо всех сил, но голоса звучат не слишком возбужденно, никто не задыхается от волнения. Они говорят быстро, время от времени останавливаясь, и тогда тишину заполняют обычные звуки: шум машин, полицейская сирена, рокот автобусов. В саду полная тишина – от человеческих голосов птицы умолкают.

Кроме них двоих, все в доме спят. Я тихо-тихо поднимаюсь по лестнице, только бы ступени не заскрипели! Останавливаюсь перед их комнатой. Ничего не слышно. Что происходит за дверью? Сердце у меня бьется очень быстро и очень сильно, мне кажется, я делаю что-то непозволительное. Меня пугает это внезапное молчание. Может, они умерли, а может, готовятся к атаке, к решающему сражению, в котором каждый хочет убить другого. Я никогда не любила их молчания. Молчание – это мрак и пустота. Когда я была совсем маленькой, умерла моя бабушка. Никому ничего не сказав, я зашла в ее комнату. Ставни были полуоткрыты, падавший в комнату свет казался серым. Бабушка лежала под простыней, натянутой до подбородка, ее лицо тоже было серым, веки закрытых глаз выделялись на нем темными пятнами. Я не видела бабушкиных втянутых губ, но больше всего меня испугала тишина. Я не могла сдвинуться с места, пушок на руках у меня вздыбился, и лишь огромным усилием я оторвала ноги от пола и вышла.

В комнате снова раздаются голоса. Они рассказывают странную историю. Прижавшись ухом к двери, я все слышу. Говорят оба, но больше она. Я сразу же понимаю, что речь идет обо мне. Как я догадалась? Я думаю, что ждала, давно ждала этого мгновения. Так бывает во сне – ты еще ничего не знаешь и в то же время знаешь. Или вдруг понимаешь: это должно было случиться, я это всегда предчувствовала.

Я так часто об этом думала – хотя теперь мои воспоминания смутны, – я тысячу раз воображала себе эту сцену. Вот я бесшумно поднимаюсь по лестнице. Прикладываю ухо к двери и слышу слова, которые уходят и приходят. Слова, могущие навсегда искалечить. Привычные слова из обыденной жизни, терзающие и причиняющие боль.

– Маленькая Рашель… Без семьи, без мамы… Надо ей обязательно сказать, слышишь?.. Ты должен сказать ей правду, пусть знает, что я ей не мать, должен, понятно?.. Рашель не моя дочь, я ее никогда не признаю… Надо было ее оставить там, где она была, столько людей охотно взяли бы ребенка… Безымянная Рашель – вот как следовало бы ее называть, Рашель No Name… Ребенок, подобранный на улице, никому не нужный… Появившийся на свет случайно, по несчастью, ничей ребенок, слышишь, ничей… Я не позволю ей занять место Абигайль… Я не хочу, чтобы она меня называла мамой… Мама, мама – когда она так говорит, меня начинает тошнить… Надо сказать ей сейчас же, немедленно, надо сказать ей правду… Что она родилась из-за несчастного случая в подвале… Я не собираюсь ее выгонять из дома, мы же не звери… Когда она смотрит на меня, мне хочется дать ей пощечину… Она меня провоцирует, знаешь, я уверена, что ей все известно, кто-то ей сказал, но она изображает, будто ничего не знает… Я просто вижу по ней, она смотрит мне прямо в глаза, она провоцирует: «Ну скажи, скажи, что ты не моя мать!» Я больше не могу ее выносить, эту злобу, этот яд… Только ради Абигайль, я не хочу, чтобы она верила, чтобы она воображала… Что она займет место моего ребенка, будет требовать свою долю, эта дочь шлюхи… изнасилованной в подвале… Маленькая Рашель, маленькая Рашель, это имя ей совершенно не подходит, ее нужно было назвать Юдифь или Иезавель[27], я ее боюсь, смотрю на нее и не знаю, что у нее на уме… Я больше не могу… Она меня ненавидит, она нас обоих ненавидит, это бесовское отродье… Ты что, не знал, что у бесов бывают дети? Она демон… Маленькая Рашель, маленькая Лилит[28], она подслушивает, она за нами шпионит… Мне страшно, ночью мне снится, что она входит к нам в комнату с ножом, знаешь, она ведь прячет ножи у себя в постели… Она когда-нибудь подсыплет нам в кофе крысиный яд…

И так далее.

Я не помню, что было потом, что я делала в этот день. Я выбежала в сад и спряталась в своем любимом месте, под манговым деревом. Я заткнула пальцами уши, чтобы не слышать бесконечно звучащих слов: «бесовское отродье», «надо ей сказать», «ребенок, подобранный на улице, появившийся на свет из-за несчастного случая в подвале». Голоса не умолкали, слова находили меня даже в укрытии, я слышала их так же ясно, как у двери, голос мамы (я ее так называла даже после того, как она сказала: «Рашель Безымянная, ребенок без матери»). Свернувшись между могучими корнями дерева, я в конце концов задремала, несмотря на моросивший дождь и бегавших вокруг пауков и муравьев. Должно быть, я проспала довольно долго, потому что за мной пришел Яо, а потом и Биби, у нее был просто какой-то талант, она всегда появлялась в неподходящий момент. Вот и сейчас с невинным видом начала ластиться ко мне, вздыхать и выспрашивать: «Что ты делаешь? Почему прячешься? Почему ты закрываешь глаза, ты не хочешь отвечать? Мама рассердится». В тот момент я впервые в жизни испытала ненависть, я как-то сразу выросла и больше уже никогда не чувствовала себя ребенком.

Я решила, что не стану никому ничего не говорить, но и ничего не забуду. Потому-то я и сказала, что сразу выросла, как будто выпила снадобье из «Алисы в Стране чудес». Ребенок не думает о будущем, для него будущего не существует. Я прекрасно понимала, что с Биби было именно так. Она жила, как звереныш. Когда ей хотелось есть или пить, она ныла: «Мамочка, дай конфетку, ну пожалуйста, мамочка, налей мне сока». Если ей хотелось спать, она сваливалась, где стояла или сидела: на диване в гостиной, перед телевизором, на родительской кровати, даже уткнувшись носом в тарелку супа. Иногда она с приоткрытым ртом засыпала в гостиной на ковре, напоминая маленькую капризную собачку. Мама сердилась: «Ну что это такое, Рашель, пойди уложи Биби, займись наконец сестренкой, как ты можешь бросать ее на полу!» Я должна была поднять Биби, поддерживать ее, пока она ковыляла с закрытыми глазами и припухшим ртом, потом уложить на постель и тщательно задернуть москитную сетку. Я делала все это автоматически, не возражая, спорить было не о чем: работа за еду и кров. Биби цеплялась за меня, обнимала за шею, медленно скользя назад. Мне нравилось, что она целиком в моей власти. Однажды я поймала себя на мысли: ведь я могу задушить ее подушками. Я прочла об этом в одной пьесе Шекспира, огромной книге, попавшейся мне в школьной библиотеке. Книгу я взяла домой. Я хорошо помню, как уложила Биби в постель, задернула москитную сетку и подумала: до чего легко было бы сделать так, чтобы Биби умерла. Я тут не виновата: ведь ее собственная мать назвала меня «бесовским отродьем».