С прискорбием извещаем, что герцог Кларенсский и Авондэйлский, который находится ныне вместе с принцем и принцессой Уэльскими в Сандринхеме, поражен тяжелым приступом инфлюэнцы, отягощенной пневмонией. В полученной вчера из Сандринхема телеграмме говорится, что силы Его королевского высочества должным образом поддерживаются. С субботы в Сандринхеме находится доктор Лейкинг. Разумеется, в настоящее время все назначенные герцогом встречи отменены.

— Вам, должно быть, приходилось видеть немало мертвых тел, лорд Пауэрскорт?

Лорд Генри Ланкастер был человеком, обнаружившим тело принца Эдди. Он приходился младшим сыном герцогу Дорсетскому — двадцатипятилетний, высокий и очень стройный, со светлыми волосами, которые развевались сейчас под крепким ветром, дующим с Северного моря. Пауэрскорт отвез его из Сандринхем-Хауса на прогулку по дюнам под Ханстентоном, стоявшим в нескольких милях севернее Сандринхема.

— Я хочу сказать, что тоже их повидал, — продолжал он, словно не желая выглядеть совсем уж невинным в этом отношении человеком, — но вы-то должны были видеть многое множество.

Пауэрскорт взглянул на него, ощутив внезапный прилив симпатии. Внутренне он относился к их беседе, как к допросу; он уже отрепетировал на свой аналитический манер разнообразные направления расследования, наметил моменты, в которых, скорее всего, столкнется с увертками, прикинул, какого рода ложь ему предстоит выслушать. Теперь же он понял, что эта беседа требует не столько холодного рассудка историка, сколько отеческого сопереживания. Что ж, отцом ему пришлось побыть очень недолгое время, зато он прошел долгую и порой мучительную выучку старшего брата.

— Ну, в Индии, во время Афганских войн, мне случалось видеть их немало. В разгар боя, когда кровь бурлит в твоих жилах, зрелище это представляется нормальным. Если все идет хорошо, ты кажешься себе бессмертным, думаешь, что в этот день тебя никак уж не убьют. Горевать начинаешь только потом, думая о павших товарищах. Помните, лорд Байрон говорит в «Чайльд-Гарольде»:

…жребий юных смельчаков:

Как смятые телами павших травы,

К сырой земле их клонит бой кровавый.

Но май придет — и травы расцвели,

А те, кто с честью пал на поле славы,

Хоть воплощенной доблестью пришли,

Истлеют без гробов в объятиях земли.[28]

— В двенадцать лет я декламировал этот отрывок перед всей школой, — сказал Ланкастер. — Я и сейчас еще помню его слово в слово.

— Еще бы, — отозвался Пауэрскорт. — Такие слова не забываются.

Они пересекли дюны и шли теперь вдоль берега, бурное море тянулось темно-серыми линиями волн к призрачному горизонту. Ладно, подумал Пауэрскорт, пора приступать к вопросам.

— Как все выглядело, когда вы нашли его? — спросил он, забрасывая в море подвернувшийся под ногу камушек. Камушек обжег ему пальцы ледяной стужей.

— Ужасно, ужасно, — молодой человек содрогнулся, словно в попытке воскресить в памяти то, что хотел бы забыть. — Этот запах, — его опять пронизала легкая дрожь. — Густой, такой густой, что трудно было дышать, и очень сильный, точно какие-то жуткие благовония смерти.

Молодой человек замолчал. Пауэрскорт не произнес ни слова. Он ожидал продолжения.

— И потом, кровь. Обычно говорят, что она красная. Эта была не просто красной. Местами она была черной, а там, где еще сочилась из запястий, — невероятно яркой, алой и словно отполированной. А под окном ее натекла огромная лужа.

— Армейские врачи очень скоро смогут сказать нам, в какой именно час он умер. Прошлой ночью, когда все улеглись по постелям, они исследовали тело. Видите ли, не знаю почему, но я думаю, что его сначала убили, а потом уж сделали эти давшие столько крови надрезы.

Еще произнося эти слова, Пауэрскорт пожалел о них. Не следовало ему в таких обстоятельствах выхваляться своими умными теориями. Люди из специального отряда могли обыскивать кровлю и землю вокруг дома, могли наводить вблизи и вдали от него справки о появлении в этих местах загадочных иностранцев, принц Уэльский мог убеждать себя в том, что убийцей был некий иноземный изверг, русский или ирландский фанатик, подкупленный врагами Ее Величества. Пауэрскорт же был практически уверен, что убийца, прежде чем рискнуть подняться наверх и зарезать принца Эдди, спал на чистых простынях чистой постели, как гость Сандринхем-Хауса. И вот вам, пожалуйста, он доверяет самые свои сокровенные мысли человеку, который может оказаться одним из главных подозреваемых. Как глупо! И Пауэрскорт выбранил себя за безрассудство.

— Однако скажите, — поспешно спросил он, стараясь прикрыть важность только что сказанного, — когда вы его увидели, он лежал на спине?

— Да. И знаете, я с тех пор все стараюсь выбросить это из головы, но на лице его, над этим разрезанным горлом, застыло подобие глуповатой ухмылки. Вы, полагаю, видели тело?

— Да, видел, — ответил Пауэрскорт, — и боюсь, что вы дали довольно точное его описание. Еще одно — окно, когда вы вошли, было открыто?

— Да, однако ветра не хватало на то, чтобы разогнать запах.

— Что вы еще заметили?

— Ну, боюсь, у меня нет навыков, необходимых в подобных делах, — голос Ланкастера замер. Завывания ветра и удары волн о берег означали, что собеседникам приходилось почти перекрикиваться. Каждое произнесенное ими слово уносилось за их спины и пропадало в темных просторах Северного моря.

— Я имел в виду следующее: если отвлечься от мертвеца, присутствовало что-нибудь необычное в мебели, в одежде, в чем угодно? — задавая этот вопрос, Пауэрскорт наклонился поближе к Ланкастеру.

— Не думаю, — молодой человек в сомнении пожал плечами. Внезапный порыв ветра с воем погнал на них небольшую стену песка, запорошившего обоим глаза и лица. Превосходное, подумал Пауэрскорт, прикрытие для человека, которому есть что скрывать. Не услышал ли я только что ложь?

— Вы ничего не выносили оттуда, не убирали чего-либо с пола?

— Как вы узнали, как узнали? — Ланкастер говорил теперь негромко, и в глазах его, направленных на Пауэрскорта, стояла жгучая мольба. Пауэрскорту еще предстояло не одну неделю гадать, что эта мольба означала. Ланкастер с секунду помолчал. — На полу лежал портрет. Стекло было разбито в мелкие кусочки. Чтобы сделать это, нужно было приложить немалые усилия. Походило на то, что убийца раз за разом давил портрет каблуком. И вложил в это столько же ненависти, сколько в само убийство.

— Вы можете сказать мне, чей это был портрет? — медленно спросил Пауэрскорт.

— О да, понимаете, это, должно быть, и разъярило убийцу — то, что ему никак не удавалось превратить портрет в неразличимую кашу. То был портрет невесты принца Эдди, принцессы Мэй фон Тек.

— И что вы с ним сделали?